В. Бирюк - Пристрелочник
Вытаскиваю нож, прижимаю пленного к борту лодки, так, чтобы голова была снаружи. Как бы не перевернуться… Приставляю под его бороду нож. Молчат. Ждут.
Пауза тянется. Чем-то им этот «посол» насолил? Можно резать?
Вдруг какой-то бурный монолог на берегу. Возбуждённо-агрессивный. В адрес этого «она».
— Эй, погоди!
Там идёт бурный междусобойчик. Даже друг друга в грудь начали толкать.
— Эй, мы согласны. Иди ближе — там глубоко, утонут.
Тут он прав. Приходится подгребать к берегу. Шагов 20 — достаточно. Часть аборигенов, стараясь не привлекать к себе внимания, разбегаются по балаганам. И так же скромно возвращаются. Стараясь не показывать луки с уже натянутыми тетивами и наложенными стрелами.
— Они промеж себя говорят: отпустят — пустить стрелы.
Спасибо, Сухан. Хорошо, что ты хорошо слышишь. А то я сомневался — спишут они тех четверых, которые остались на Стрелке, о которых они думают, что живые? — Списали. Ясно же, что даже если нас перебьют, то пленных на Стрелке успеют убить. Или — это только мне ясно?
— Шеломы вздеть. Полон по моей команде — за борт.
Ещё препираемся минут 10. Скверно. На такой дистанции десяток даже лесных луков, даже против моих окольчуженных…
Чудаки тянут время, без смысла, без цели, просто играя на нервах, просто надеясь, что мне надоест, что я им поверю, что выпущу своих пленников первым, что подойду ещё ближе, что… что я лох.
Милок, что ж ты царем небесным клянёшься? Ты ещё мамой поклянись! Бедная женщина — и как она такую дурость на свет-то выпустила?
«Меня мамка родила
Родила да плюнула
Покрутила, повертела
И обратно сунула».
Как раз тот самый случай.
Наконец, они отпускают моих рыбаков. Те связанные, хромая, идут в воду.
Два новосёла средних лет. Бестолковые, скандальные, ленивые мужички из «войском брошенных». Им было указано другое место для рыбалки — сюда впёрлись самовольно. Поленились, пожадничали — рассчитывали взять на нетронутом озере больше рыбы при минимуме труда. И вот из-за этого… двуногого барахла я убил сегодняшний день. На который мог бы приблизить «всеобщую белоизбизацию Руси». Цена дню — сотни несправедливо умерших детей.
«Несправедливо» — потому что я хренью занимаюсь. Вправляю мозги туземцам. Путём их вышибания.
Вываливаем за борт своих пленников. Они ныркают с головой, но выскакивают и, отфыркиваясь, отталкиваясь ногами от дна, направляются к берегу. Ага, уже стоят на дне. Вот и нам на эти пару-тройку метров надо подойти…
— Лё!
Я успеваю выдернуть из-под ног щит. И сразу — дробь стрел. Две из пяти пробивают щит. Одна — рвёт кафтан. И всё: подкладочка у меня… крепкая. Да и щит… два мордовских стопочкой. После Бряхимовского боя этого добра столько по кустам валяться осталось. Ну, и конечно, стрелы у мещеряков лёгкие — птицу бить, мелкого зверя. Не боевые.
— Тёб!
Во, блин! Они ещё хотят! Этак они нас… Уже — нет.
По бережку, по колышущейся шеренге мещеры прокатывается волна. Волна криков боли, волна стуков стрел. Пердуновской хоругви надоело ждать на исходной позиции, она вступила в бой. Я уже с полчаса видел условленную белую тряпку над опушкой леса выше лагеря противника.
Дальше… второй залп. По оглянувшимся посмотреть.
«Я оглянулся посмотреть
Не оглянулась ли она,
Чтоб посмотреть
Не оглянулся ли я».
Увы, мещеряки мещеряковатые, тут вам — не девочка. И — не виденье. Тут — пердострелки. В смысле — лучники из Пердуновки. Во всей своей красе. С Любимом во главе. Который бесконечно доброжелательно и совершенно безостановочно командует третий залп. По шевелящемуся.
А вот и Чарджи рявкнул: дорезание.
Бой закончен — считаем бабки. В смысле — дядьки.
Потери… Оба наших рыбачка. Забавно: нашлась пара… мещерских чудаков, которые посчитали достойным вогнать свои стрелы в прикрытые одними рваными рубахами спины гражданских. Безоружных, со связанными за спиной руками. Пробито колено у напарника Салмана. Паренёк некорректно закрылся щитом.
Чарджи — укоризна. Недоучил.
У противника — все покойники. Виноват: кроме бывших пленных — в воду успели нырнуть.
— За раз всё не свезём. Рыба вон, коптится. Там ещё и мяса немало есть. Эти оленей набили.
— А зачем нам всё забирать? Оставим как есть. Пришлём мужиков — пусть и дальше рыбу ловят.
— Дык… Эти ж… у их же ж мстя… Как бы беды…
— Тут, Ивашко, не убережёшься. Тут их всех резать надо. Сбрить племя начисто.
Мозгами — подумал, словами — сказал. А вот делами сделать… Лезть в леса без карт, без проводников, без понимания конкретики ситуации… лесоповал, рыба… Людей у меня нет.
— Не ко времени. А попробуем-ка мы намекнуть. Как-нибудь… сувенирно.
Чарджи выбрал двух молодых парней из гридней. Ребята настоящего боевого опыта ещё не имеют, вкуса вражьей крови не пробовали. Велел им отрезать головы. Живому «послу» и доживающему «ону».
* * *Иоганн Корб пишет о стрелецких казнях после бунта 1698 года:
«Бояре и вельможи, находившиеся в Совете, на котором решена борьба с мятежниками, сегодня приглашены были составить новое судилище: пред каждым из них поставили по одному преступнику; каждый из них должен был произнести приговор стоявшему перед ним преступнику и после исполнить оный, обезглавив собственноручно виновного. Князь Ромодановский, бывший начальником четырех стрелецких полков до возмущения их, принуждаемый его величеством, собственной рукой умертвил топором четырех стрельцов. Более жестоким явился Алексашка, хвастаясь тем, что отрубил 20 голов. Голицын был столь несчастлив, что неловкими ударами значительно увеличил страдания осужденного. 330 человек, приведенных в одно время под страшную секиру, обагрили обширную площадь кровью граждан, но граждан преступных. Генерал Лефорт и барон фон Блюмберг были также приглашены царем взять на себя обязанность палачей, но они отговорились тем, что в их стране это не принято. Сам царь, сидя верхом на лошади, сухими глазами глядел на всю эту трагедию и на столь ужасную резню такого множества людей; одно только сердило его — то, что у большей части бояр, не привыкших к должности, которую он на них возложил, тряслись руки, когда они принимались за это дело; между тем как преступник, по мнению его, есть жертва, которую можно лишь заклать Богу».
Я — не царь Пётр. Да и ребятки мои — не «бояре и вельможи». Но, может быть, станут. Учить рубить головы надо заранее. Чтобы, не уподоблялись упоминаемому князю Голицыну, рассекшего казнимого как червяка — пополам, так, что преступник ещё долго мучился, извивался и пытался уползти.
