В. Бирюк - Пристрелочник
Ну и пошли мы, «рядами и колоннами». В смысле: два ботника идут то — рядом, то — колонной, то этим… уступом.
Чарджи с Ивашкой через Оку «рязаночкой» починенной перебрались, выше поднялись и хоругвь — своим маршрутом повели, посуху. А я, в двух этих… душегубках, с двумя пленниками в наручниках, на дне их собственных лодок скорченных — протокой.
Две версты, неторопливо гребя, внимательно разглядывая прибрежные заросли на предмет… неожиданностей и неприятностей. Были там в конце какие-то шевеления. Я, чисто на всякий случай и во избежание, вздёрнул главного мещеряка за шиворот, показал камышам морду его. Хоть и кляпом перекошена, а узнать можно.
Там что-то прошелестело. Сухан послушал и сказал:
— Ушли.
Потом уточнил:
— Убежали. Двое.
И мы погребли дальше.
Какие чувства испытывает человек, идя лодочкой мимо заросших берегов русских речек, я уже рассказывал. Когда из Вержавска угрёбывал. Так что — ничего нового. «И — пропотел».
Вывалились, наконец, в озеро и, потихоньку ещё пол-столько. Но уже держа дистанцию до берега — стрелу исподтишка не влепят.
Наконец, дошли до лагеря мещеры. Неширокая долина между двумя гребнями, поросших лесом. Повыше три балагана — жерди, крытые корой. Ниже, вдоль берега — сушилы и вешалы. На песочке — штуки четыре долблёнки. Типа нашей. Почему в здешних краях не делают каркасных пирог — не знаю.
Народу — никого, хотя в трёх местах дым от недавних костров идёт.
Подошли на полста шагов к берегу, снова вздёрнул ихнего «посла».
— Эй, на берегу! Давай меняться! Ваших на наших.
На второй лодочке Салман их мальчишку приподнял, над бортом покрутил, назад в лодку сунул. Тишина. Молчат. Они что, думают, что я подойду к берегу, вылезу на песочек, а они тут из-за своих… вешал — по-выскочат, нас стрелами — по-натыкивают?
Ждём. Тихо. Стрекозы летают. Птицы молчат. Рыбы плавают. Раки ползают. Наверное. Время идёт. Ждём.
Парнишка из моей молодёжи — его на второй ботник к Салману взяли — нервничает:
— Господин воевода, может ещё покричать, может, не услышали, может они вообще… нету.
Привыкли ребятишки к порядку. К ясности, определённости. А тут… сплошной «аллах акбар». Опять же: отряд не военный, а рыболовный. Как всегда в артельном труде на Руси: дискуссия с мордобоем без регламента до консенсуса. Мордобоя не видать. Так и консенсуса тоже! Ждём.
Коллеги! «Ждать да догонять — хуже некуда». Так вот: этого «хуже» в средневековье — по самые ноздри. Вы на таможне под Новый Год не отстаивались? По 12–14 часов на морозе с малыми детьми — терпели? Тут терпежа нужно ещё больше. И — чаще.
Что-то там происходит. Вон связка рыбин на сушиле шевельнулась, вон тряпка на двери балагана сдвинулась, переговариваются, вроде…
— Ты кто такой?!
— Я — Воевода Всеволжский. А ты кто?
Из-за сушилы появляется голова в шапке:
— Я — он. Актанай.
Коллеги, вам всё понятно? Титул и имя — марийское. Племенной приёмыш, или скорее — полукровка. Внешность — по литераторам 19 века:
«Что касается до мещеряков, то личность их в этих местах носит грустное впечатление. Народ в этих местах мелок, слаб, не развит».
«Неразвитый» явно нервничает, но хорохорится. Из укрытия вылезает крайне осторожно. Но — без оружия в руках.
— Эй, он. Забирай своих, отдай моих.
Вокруг него за укрытиями, невидимо для меня, сидят больше двух десятков суфлёров. И все… суфлируют. Вам когда-нибудь подсказывали «в три струи»? Тогда вы понимаете: мужичок крутит головой во все стороны. Снизу, из-под сушилы высовывается голая грязная рука и дёргает его за штанину, пытаясь привлечь внимание. Он её пинает, отскакивает. И понимает, что уже весь на виду. Был бы у меня лук — он был бы покойником. Но он ещё жив. И это его успокаивает:
— Эй, Воевода. Где остальные?
— Дома оставил.
Абсолютная правда — они там так и лежат. Не закопанные, а пока только присыпанные.
Дальше начинается длинный и сумбурный торг. Они хотят «дай»: отдай пленников, а потом будем говорить. Рассуждают о чести, о том, что их люди «пошли с миром». Послов бить нехорошо — иначе никто не будет «доносить важные слова до важных ушей».
Я должен отдать всех пленных, выкупить своих (моих рыбачков вытаскивают связанными на бережок, пинают, но не сильно), заплатить за выловленную рыбу, за право лова в озере, в Оке, в Волге, за право жить на этой земле… И тогда он Актанай будет мне братом.
— Вот слова моего народа. Ты слышал. Хау — я всё сказал.
И поза как у Наполеона на Святой Елене.
«Глаза у него бонапартьи
и цвета защитного френч».
Френча нет. А этот его… азям — да, защитного цвета: в грязи не различишь. Ну и «хау» — от меня. У «она» звучит какое-то другое слово из трёх букв на букву «х». Это мы думаем, что это слово русское, это у нас — мания величия. А словечко-то — угро-финское, исконно-посконное.
— Я — услышал. Теперь услышь ты. Двое моих — идут к лодкам. Когда дойдут — двое твоих пойдут к берегу.
Опять… переговоры. Часть туземцев эмоционально ругается, хватает луки, направляет стрелы в нашу сторону, другие размахивают короткими копьями, палицами…
Гос-с-споди! Какая тоска! И вот ради этих людей я терплю все гадости средневековья? Мерзости и неудобства «Святой Руси»? Чтобы хотя бы дети этих придурков жили чуточку лучше? Против их воли, против даже «воздушных замков», если они случаются у этих… Окско-Волжских гуронов? Или — ирокезов? На что я трачу свою, единственную на весь мир, попаданскую жизнь? Я же мог сегодня сбегать и посмотреть очень приличное глинище верстах в семи от Стрелки. Я мог бы прогуляться по тем же Гребнёвским пескам и прикинуть как поставить наплавные (на плотах) мельницы. Да просто — поговорить с новосёлами, узнать что-то новое о своих людях, лучше их понимать…
— Твоих отпустим, когда мои придут на берег. Это последнее слово. Хау.
647 самое последнее китайское предупреждение. Китайцы — вполне приличные люди. Просто чуть другая культура. Это надо знать. А здесь… Здесь прогресс — я. Потому что попандопуло. Я не напрашивался — так получилось.
«Государство — это я». Куда тому Лую до меня?! Франция? — Экая мелочёвка! Человечество — это я. И культура здесь будет моя. На основе дворовой этики позднесоветского периода с примесью разрухи эпохи демократии. Не путайте дворовую этику с дворцовым этикетом. Отнюдь-с.
Ну почему я не эстет? Или — ренесансист? Не визажист, не меломан, не соплежуй… Не повезло здешнему человечеству.
— Ты меня слышал. У меня не два языка. Сейчас ты увидишь, как твои люди умрут.
