Брайан Стэблфорд - Центр не удержать
Я видел, что Мирлин стоит, все так же вцепившись в штурвал, не давая ветру повергнуть себя. Я не видел богини, но в краткий момент затишья услышал ее голос, полный гнева, обращенный к буре. Хотя неистовый шум ветра и старался обрести былую мощь после недолгого перерыва, она боролась с ним, черпая силу для своего голоса в его неукротимом реве.
Я поднял голову, убедив себя, что негоже прятаться. Я подумал, не смогу ли сам побороться со стихией, если с ней нужно бороться силой голоса. Но не успел я открыть рот, как могучий порыв ветра словно выдул из меня все слова, готовые лететь на битву с ним. Но я не собирался молчать и закричал во всю силу своих легких, и мне показалось, что они опустели от этого крика и ветер сейчас задушит меня. Но голос мой был такой силы, что не хватило лишь малости, чтобы одолеть вопль ветра. Собравшись с силами, я закричал снова, и это был победный клич, ведь я понял, что и Мирлин кричит во все горло. Его могучий голос Стентора <Стентор — глашатай в Илиаде.> поддержал и ободрил меня. И мы ткали ковер из наших криков, на которых плясал голос нашей богини, и чем громче становились наши вопли, тем яснее слышались ее заклятия на старом, давно забытом языке, незнакомом мне, но не ветру. И ветер, пытавшийся извести нас, слышал в нем угрозу.
Всепоглощающее чувство радости охватило меня, когда я понял, какую силу обрел. Здесь действовала магия. Пусть я не знал, как ее использовать, необходимость всегда рождает способность к импровизации. Я мог защищать себя не только странным мечом, но одной только силой мысли или слова.
Впервые за всю мою жизнь я почувствовал себя абсолютно свободным, подлинным хозяином положения.
Корабль миновал центр бури, пройдя под аркой розовеющего огня, и вырвался из густого красного тумана в мерцающую легкую дымку.
Когда мы проходили под смерчами, вздымающими воду вверх, она обрушилась на нас, но смерчи не могли сомкнуться над нашим судном и не могли сломать наших весел, а вода была только водой и не причинила нам ни малейшего вреда.
Наши гневные вопли сами собой перешли в ликующие победные крики. Встав на ноги, я понял, что мы втроем смотрим назад, на исчезающую позади нас арку. Теперь она уничтожала сама себя — красный цвет сменился нежным розовым и растаял в серебристой мгле.
— Что я говорила, — заметила она, когда мы перестали орать и перевели дыхание. Ее голос был надтреснутым, и теперь каждое слово давалось ей с трудом. Однако в ее слонах слышалось торжество, эта победа принесла ей радость. Теперь мы знали, что, недооценив врага, мы могли недооценить и себя, и это внушало надежду. Она повернулась к нам, а я встал рядом с Мирлином, и мы оба, навалившись на штурвал, смотрели, как буря отдаляется от нас, как успокаивается море.
Я жадно вдохнул и собирался присоединиться к ликованию, когда заметил, что торжествующее выражение на лице богини начало меркнуть. Она открыла рот и хотела сказать что-то еще, но так и осталась стоять, и я понял, что онемела она не от радости и не оттого, что ей не хватило воздуха.
Я резко повернулся, держась за штурвал, чтобы сохранить равновесие, и посмотрел вдаль — на то, что снова преграждало наш путь. Если бы я не видел этого чудовищного видения раньше, оно повергло бы меня в дрожь. Но я знал его по моим снам.
Прямо на нас из дымки шел другой корабль, вчетверо больше и вдвое выше нашего. Казалось, он столкнется с нами и разрежет пополам.
Его корпус был сделан из странно переплетающихся полос, о природе которых я нипочем бы не догадался, не приснись он мне. Но в том сне я не догадывался я знал, что это было.
Это был корабль мертвых, чьи борта были сколочены из ногтей мертвецов, которые продолжали расти после того, как тела уснули вечным сном в могилах. Корабль мертвых, чьи белые паруса были сотканы из волос, принадлежавших усопшим. И на палубе стоял экипаж — кости воскресших мертвецов, скелеты и сухожилия, безглазые, бессердечные, но вооруженные и горящие страстью к битве.
Само по себе зрелище было ужасным, а когда я понял, что это был плод моей фантазии, кошмар, возникший из давно прочитанных и забытых старинных преданий, меня и вовсе охватила паника. Такие образы отбирались и культивировались паразитом, проникшим в мое сознание, но теперь они стали доступны другим врагам, пытавшимся уничтожить меня. Минуту назад я чувствовал такое могущество, что возомнил себя богом. Сейчас же я вспомнил, что Сумерки богов предвещали восставшим гибель от рук гигантов и их мрачных армий.
Своей могучей рукой Мирлин отбросил меня и попытался изменить курс, но было уже чересчур поздно. Он развернул корабль под возможно большим углом, но столкновение, хоть и мимолетное, все же произошло. Наш блестящий нос едва поцарапал борт другого судна. Голова Горгоны зловеще уставилась на фигуру, сидящую на носу вражеского корабля. Но враги не имели глаз, в которых можно было прочитать свидетельство их силы или бессилия.
И когда борт нашего доблестного корабля царапнул о жуткий борт другого, воины-скелеты уже раскручивали веревки из седых волос и по ним спускались на нашу хрупкую палубу, словно мириады чудовищных насекомых.
Глава 17Через тринадцать часов езды по мертвому миру мы достигли следующего спуска. Я надеялся, что нам предстоит долгий путь вниз, поскольку путешествие по горизонтали не радовало, оно не приближало нас к цели. Если всякий раз, чтобы проехать вниз километр-другой, мы будем проделывать по тысяче километров, то доберемся до Центра глубокими стариками.
Во мне жила надежда, что сущность, поселившаяся в мозгу Тульяра, знала расположение шахты и могла доставить нас к цели за один долгий спуск. С другой стороны, я пробыл на Асгарде слишком долго, чтобы надеяться на существование сплошного пути сверху донизу или хотя бы половины такого пути. Нам предстояло пересечь еще три или четыре мира, а это долгая дорога. Если еще и платформы будут закрыты для нас, то число миров может вырасти до десяти, двадцати, а то и до сотни.
Я думал и том, что же вселилось и мозг Тульяра. Любопытно: эта гадость полностью завладела телом тетронца, или он все же понимал, что с ним происходит, пытался обрести контроль над своим разумом. Жуткая планида, да я и сам не застрахован от подобной участи. В любой момент я мог перестать быть собой и превратиться в воина, участвующего в сражении, длящемся с незапамятных времен. Чтобы подбодрить себя, я стал думать о Джоне Финне, который сейчас сидит рядышком с лже-Тульяром и понимает, как его провели — ведь даже Военно-космические силы позаботились бы о нем лучше, чем его нынешние товарищи по оружию. Но я не чувствовал жалости к нему — было легче считать, что он получил по заслугам, что худший из всех жребий выпал на его долю не случайно.
