Сергей Абрамов - Поиск-80: Приключения. Фантастика
— Вам все ни к чему.
— Молодой еще, перевоспитаюсь. Я, гражданин следователь, политзанятия всегда посещал…
— А толку?
Можно было отправлять его в камеру.
Пятого мая Загаев приехал в исправительно-трудовую колонию. Два дня изучал дела, беседовал с оперуполномоченным, начальником отряда. Оказалось, что в этой же колонии был в заключении Машихин-Чирьев. Здесь же досиживал срок «кореш» Саманюка по угону машины Фаат Габдрахманов. Все зовут его Федькой. Срок у него пять лет. По словам начальника отряда, Габдрахманов в обращении резок, нарушает режим, завистлив, характер неуравновешенный.
— Вечно он чем-нибудь недоволен, всюду мерещится несправедливость. Повара ругает — мяса в суп мало положил, другим больше. Бригадира — дешево смену расценил, другие деньги гребут. На завхоза рычит, почему заставляет в бараке уборку делать, когда другие «койки давят».
— Что с «химии» несправедливо вернули, не жалуется?
— Нет, не слышал.
— Он где сейчас?
— На работе. Только что мастер звонил — курит Габдрахманов в неположенном месте, грубит.
— Вызовите его к оперуполномоченному для беседы о нарушениях.
Габдрахманов вошел с видом человека, которого побеспокоили по пустякам. Встал боком, держась за ручку двери. Казалось, сейчас выругается и уйдет. Сказал: «Вызывали?» — и глянул исподлобья. Велели сесть — не сел, а присел на стул: дескать, говори, начальник, да я пойду.
— Габдрахманов, вы часто нарушаете режим, грубите. Курите в неположенном месте.
Глядит выжидающе: ну, чего дальше? Голова у Габдрахманова круглая, серая от короткой стрижки, лоб широкий и низкий. Глазки маленькие, колючие, злые: ты мне, начальник, хоть кол на голове теши, а я все равно тебя… это самое… понял?
— Как же так? — говорит оперуполномоченный с положенной по инструкции вежливостью. — Нарушать режим никому не дозволено.
Молчит, глядит: ну, нарушаю, и что? Срок кончится — все равно отпустите, и с нарушениями.
— Вам, Габдрахманов, предоставлена возможность честным трудом и поведением искупить вину, — скучновато внушает оперуполномоченный, — а вы не желаете встать на путь, ведете себя вызывающе. Так нельзя. Другие соблюдают режим, честно трудятся…
— Другие больше нарушают, да их не видят! Габдрахманов, Габдрахманов, всегда Габдрахманов, а другим можно, да?!
— Кто другие, например, нарушают?
— Не знаю, вы глядите — кто, вы на то поставлены.
— Вам оказали доверие, направили на стройку народного хозяйства. Вы доверия не оправдали. Как же так, а? Почему, находясь на стройке, допустили новое нарушение?
— Ничего не допускал, другие больше…
— Не о других, о вас разговор. Вот расскажите, почему вас вернули в колонию?
— Почему, почему… Пьяный был, машину брал…
— Точнее сказать, угнали чужую машину. С какой целью?
— Ни с какой ни с целью… Говорю, пьяный был, на вокзале спал. Проснулся, гляжу — время много, на поверку бежать надо. С вокзала выходил, машину брал… ну, угнал, по-вашему.
Габдрахманов смотрит на дверь: и чего начальник «резину тянет»?
— Сколько вас было, когда машину угоняли?
— Сколько, сколько… Ну, двое.
— Кто еще?
— Мишка. Фамилию не знаю.
— Саманюк?
— Не знаю.
Загаев разложил на столе четыре фотографии.
— Посмотрите, Габдрахманов, кто из них ваш соучастник?
Габдрахманов что-то заподозрил. Перестал торопиться, переключился на «ленивое равнодушие», вытянул шею к фотографиям.
— Вот, наверно.
— Как — наверно? Узнаете соучастника или нет?
— Ну, он. Дальше чего?
— Дальше вы сами расскажите.
— Про что?
Загаев перебирал бумаги в папке, с вопросами медлил. Габдрахманов еще раз, повнимательнее, пригляделся к снимку. Мишка Саманюк выглядел фраером: в костюмчике, при галстуке, морда сытая, довольная. Габдрахманов засопел, толстым пальцем отодвинул фотокарточку. В обезьяньих глазках — зависть.
Загаев нашел нужный лист и завел разговор с осужденным. На допрос это не походило.
— Я следователь из Харьковской областной прокуратуры, моя фамилия Загаев.
Осужденный пожал плечами: мол, мне-то что.
— Габдрахманов, меня интересуют кое-какие старые дела. Расскажите поподробнее, как там у вас получилось с угоном машины?
— Как получилось… Плохо получилось.
— А вы думали, что будет все прекрасно?
— Ничего не думали Пьяные были. В общежитие быстро ехать хотели. Бензин кончился, без горючего — как поедешь? Совсем мало горючего было. Машину бросали, пешком бежали.
Теперь Габдрахманов не торопился, не сердился, объяснял старательно, чтобы «гражданин следователь» понял: совсем мало бензину было, куда поедешь…
— Кто вел машину?
— Ну, я вел.
— Как автоинспекция догадалась, что машину именно вы угнали?
— Мимо магазина ехали, там большой фонарь, сторож узнал, на другой день милиции говорил.
Совсем другим стал Габдрахманов, смирным, осторожно-покладистым. Рассказывал охотно, гражданина следователя взглядом не кусал. Когда следователь поднял от бумаги голову и взглянул на него, Габдрахманов даже изобразил подобие улыбки на синих губах: спрашивайте, гражданин начальник, я честный, всю правду скажу… С минуту смотрели друг на друга два худощавых человека одного примерно возраста. У Загаева в волнистых волосах седина. В колючем ежике Габдрахманова тоже. От различных тревог седина, от противоположных тревог…
На переносице осужденного напряглись глубокие морщины — что сейчас спросит следователь?
— Вы ездили той ночью в поселок Малиниху?
Дрогнула улыбка на синих губах:
— Какой поселок, гражданин начальник! Говорю, совсем мало горючего было!
— В ту ночь в Малинихе совершена была крупная кража. Можете вы что-нибудь рассказать об этой краже?
— Никакой Малиниха не знаю! Никогда там не был!
Осужденный искренне усмехнулся. Какой чудак гражданин следователь, совсем глупый. Из Харькова приехал спрашивать Габдрахманова про кражу в Малинихе! Чудак!
— Можете идти, Габдрахманов.
— До свиданья, гражданин начальник.
Он встал, надел матерчатую фуражку, пошел. И на порог уж вступил, за дверную ручку взялся, но не вышел, медлил.
— Вы что, Габдрахманов? А хотите знать, сколько там, в малинихинском сейфе, денег было?
Осужденный проворчал:
— Мне какое дело…
— А было там около двенадцати тысяч.
Верхняя губа Габдрахманова приподнялась, открыв желтые от крепкого чая крупные зубы. Должно быть, здорово хотелось ругнуться Габдрахманову, а нельзя — при начальстве-то. Мотнул головой, опять изобразил ухмылку:
