Михаил Савеличев - Меланхолия
- Со стороны кажется, что там парадиз, - наставительно вещает старик побледневшему и осунувшемуся паршивцу, - что божественные вибрации так и тянут влететь туда и оседлать какую-нибудь лошадку, но это та иллюзия, которую следует распознавать за три тысячи миль. От лошадок там не осталось даже навоза, малыш.
- Я не малыш, - дежурно отнекивается паршивец, но настроение у него испортилось. Чувствуется, что строил он в этом направлении какие-то планы, наводил мосты и переводил стрелки, но теперь настало время поставить табличку "Объезд" и копать в другую сторону. Старик его убедил. Старик снова на коне.
Молчание провисает и каждый занимается своим делом. Паршивец разворачивает очередной леденец, морщиться собственным мыслям и избегает встречаться со мной взглядом. Действительно - паршивец. Маленький, мстительный засранец, ничего не смыслящий в операторстве. Старик благородно потирает подбородок и за шумом машин можно услышать скрип его щетины. Это класс, безмолвно говорит он, это высший пилотаж. Укрощение строптивых. Объездка и выездка. А вы как что, так сразу - Гарри, Гарри. Тоньше надо быть. И убедительней.
- Вон и шериф едет, - говорит паршивец. - А где Сандра?
Старик склонен пошутить.
- Готовь ручонки, сынок. Сейчас нас поволокут в участок, где все раскроется к общему удовольствию ничего не подозревающих властей.
- Мы ни в чем не виноваты.
- Бремя доказательства невиновности лежит на обвиняемых, малыш. Таковы суровые законы предварительного заключения.
Длинная, широкая и приземистая машина подперла "Исследователь", ее мигалки погасли, но из салона пока никто не выходил - две неразборчивые тени в свечении бьющего в глаза солнца о чем-то совещались или переругивались за фоном, отягощенным третьим повтором "Танцующей королевы", доносящейся из недр магазина. Затем руки взвились в диком танце, двери синхронно распахнулись и из промороженных нутрей выбрались личности в униформе, темных очках и шляпах. Ладони уверенно сжимали рифленные рукоятки кольтов, а наручники многообещающе позвякивали при каждом движении. К нам они не торопились. В отличие от хороших фильмов, где стражи порядка начинают немедленно трясти перед носом невинных граждан многокалиберной смертью, заламывать и заковывать в кандалы руки, кричать о правах и требовать немедленных признаний, кино здесь получалось каким-то серым и обыденным - два лентяя на загородном пикнике.
Они пристально нас оглядели, утопая по колено в облаке инея, синхронно стряхнули с брючин остатки росы, повернулись спиной к подозреваемым и так же внимательно осмотрели странную скобяную лавку, которой хозяин не удосужился даже дать название. Головы трогательно склонились друг к другу, коллеги посовещались, освещая темноту очков огоньком и тлением сигарет, что-то было решено. Тот, что сидел за рулем, захлопнул пинком дверь и пошел в магазинчик, а второй повернул к нам.
- Парвулеско, - коснулся он полей шляпы. - А... это вы?
Пожалуй он был слегка разочарован.
- Хороший день, шериф, - приободрил его я. - Интересное дело, интересные обвиняемые.
- Ничего интересного, - ответил шериф. - Это уже четырнадцатая жалоба за последние сутки. Осеннее помешательство.
Он снял шляпу и промокнул платком лысину. Лицо приняло отчетливо свинячее выражение.
- Сюда психиатра надо, а не нас. Может быть, эпидемия в городе? Пиво несвежее?
- Могу предложить свои услуги.
- А вы психиатр? Или пивовар?
- Мы - лунатики, - сообщил паршивец. - Нам сверху видно все, ты так и знай.
- Заткнись, - процедил старик. Власть, даже власть среди потенциальных вещей он уважал, но хватки не терял и все тянулся разглядеть крючок на шее Парвулеску. Но если тот и был там, то заплыл могучими наслоениями мышц и жира.
Я развел руками в силу образовавшейся в голове пустоты. Впрочем, шериф был из тех людей, которые всегда слышат то, что хотят услышать.
- Вот и не вмешивайтесь, - сказал он. - Давайте показания и сотрудничайте с нами. Долг гражданина большего от вас не потребует.
- Опять мы кому-то чего-то должны, - горестно покачал головой маленький паршивец. - В стране справедливости нет.
- Я могу дождаться адвоката?
Парвулеско снял очки и посмотрел на меня тяжелым взглядом перекормленного борова. Сигаретка без фильтра подмокла от слюны и тихо угасла между крепко сжатыми зубами.
- Насмотрелись фильмов, - пробурчал он. - Не страна, а сплошной кинотеатр. Добрый шериф, злой шериф... Руки вверх... Вы арестованы, засранцы... Вас ведь никто и не обвиняет. Я даже, заметьте, в участок вас не везу со скованными руками, как Прометея.
- Кого, кого? - втерся паршивец.
- Прометея, - пояснил старик педагогично.
- Я не глухой, слышу.
- Тогда зачем переспрашиваешь?
- Хочу узнать, кто это был такой - Прометей, и за что его в каталажку упекли.
Шум в голове ужасно мешал ориентироваться. Все на поверхности Земли сливалось в какую-то крохотную и неважную точку, неразборчивую, черную, как легкое притрагивание перьевой ручки. Небо теряло прозрачность, затуманивало Луну и вместо прояснения социальной механики с прочерченными приводами к говорящим куклам, марионетки внезапно начинали жить своей собственной жизнью, сжиматься и деформироваться под фронтальным напором настоящего, непредсказуемо двигаться в уплотняющемся тумане. Все расползалось под взглядом с неотвратимостью размокшей бумаги, буквы и картинки серели и расплывались в невразумительную мешанину, и оставалось лишь безнадежно смотреть, как привычные костыли улетают в пропасть самостоятельной жизни.
Можно было сколь угодно долго прислушиваться к эху опустевших голосов, но больше ничего не извлекалось с той стороны марионеточной жизни. Где та пустыня, по которой бродили слоны и где вздымались неподъемные горы? Где спасительное убежище? Где провода, гальванизирующие мысли и чувства, запускающие электричество высокомерия и насмешки, чтобы хоть как-то разогнать черную печаль бесконечной ночи?
Кто не малодушен перед лицом бездны, тот шагает вперед и летит на камни. С обратной половины Луны ясно и понятно, что нет никаких сил в этом пустом мире, кроме бессилия что-либо изменить, сдвинуть. Слабая мысль в черепной коробке как искра, запускающая движок, равнодушная вспышка бьющихся цилиндров, тщетно сдвигающих умерший мир из наваждения в иллюзии.
Парвулеско обернулся и стал рассматривать, как за широким экраном, заставленным всякой придорожной мелочью расхаживает его помощник, а вернее движется короткими перебежками, пригнувшись, с ружьем, поводя в стороны его тупым рылом. Длинные полки воздвигали непроходимые лабиринты на пути правосудия и полицейский отважно нырял в темноту бесконечных коридоров, чтобы затем неуклюжим чертиком вынырнуть в неожиданном месте, прижимаясь лицом к стеклу громадной розовой рыбиной. Проснувшийся кассир наблюдал за игрой, запустив руки под кассу, где наверняка находилось готовое к употреблению ружье или бита.
