Юрий Невский - Космонавты Гитлера. У почтальонов долгая память
Вскоре он вошел. Скрежет отриконенных ботинок по камням. Огромный великан вздыхал и ворочался в тесной пещере. Зигфрид, плохо различая в дыму и темноте, приблизился. Ульбрихт почти упер в него пистолет и нажал курок… Произошла осечка. Случайность. Патрон перекосило в казенной части. Ульбрихт забился в истерическом хохоте, закашлялся, изо рта пошла кровь, он хрипел. Агония была короткой. Пистолет из его холодеющей руки выскользнул на камни. Зигфрид так и сидел перед ним на корточках, не в силах пошевелиться. Зловещий щелчок осечки, словно грозовое эхо, отдавался у него в ушах».
17
Школьный спортивный зал, празднично оформленный, выглядел уютно и немного таинственно, настраивая на что-то особенное. Мигающие фонарики на высоких окнах; стена, противоположная входу, – украшена гирляндами, звездами и мишурой. На импровизированной сцене громоздились разновеликие колонки, все было опутано проводами, поблескивали микрофонные стойки, электрогитары у ребят из знаменитого школьного ВИА рассыпали блестки, отражая лучи разноцветных прожекторов. Звезды школьного рока настраивали инструменты: время от времени фонил микрофон, тяжко ухала барабанная бочка, а то неожиданно сорвавшийся гитарный бас резонировал, затихая отголоском далекого грома.
Но все это подходило к сутолоке, суматохе приготовлений к традиционному Осеннему балу, на котором выбиралась Королева Красоты. Потом все волшебно изменится: засверкают проблески стробоскопов, закружатся, поплывут яркие всполохи – и уж тогда можно вовсю оторваться под своих родных, любовно выращенных на ниве всеобщей зависти и поклонения рокеров. Но это будет потом, а пока…
То, что Подсулак из 9-го «А» станет Королевой, уже и обсуждать нечего. Она выступает последней, на голове у нее во-от такое здоровенное, типа воронье гнездо! И ветви на полметра отходят! Тут паутинка, а тут сеточка! И рюшечки, рюшечки… Всесветное школьное девчоночье радио работало, как всегда, на волне заинтересованности, восхищения, обиды – каждый может подкрутить себе настройку по интересам. Королев Красоты за год выбирают всего две, они будут общепризнанными школьными красавицами, над их головой незримо воссияет ореол восхищения со стороны мальчишек… ну и понятной зависти девчонок. В школе проходит много разных конкурсов, соревнований, праздников. За них отвечают студенты старших курсов расположенного рядом Пединститута. Со школой договор, это для них практика.
Вечер проходил по отработанной программе, что-то вроде КВН (где известны почти все номера). Поэтому никто особо не напрягался, пусть студенты отметят себе, что провели такое-то мероприятие. Самое главное будет потом, когда начнутся дикие пляски под любимую группу «Фэнтези». Сейчас все классы перемешались, стояли вдоль стен, лишь в центре свободное место. И Надя среди всех, ожидая, когда станут зажигать, колбаситься и оттягиваться в полный рост как полоумные… Но вот что с ней происходит… Она, так любившая танцевать, чувствующая радость танца – вдруг начинает испытывать стеснение, дыхание ее прерывается: она просто впадает в какой-то ступор! Это бывает даже тогда, когда она с теми, кого так давно знает… Почему-то для нее становится важным следить за собой, оценивать со стороны. Кажется, что все сейчас начнут смеяться над ней, рассматривать, обсуждать… Она даже не узнавала себя. Попадая в поле всеобщего настроения, воспринимала какую-то вибрирующую боль, увязала в странном тягучем состоянии, как муха на ядовитой липучке. В гуще ребят, замечала, – становилась каким-то досадным препятствием… Хотя никто ничего не скажет, конечно. А кто-то посторонится, давая место. Но вместе со всеми – она будет испытывать одиночество, отчуждение. Множество лиц, взглядов, улыбок, голоса, информация… это невозможно осмыслить! Световые вспышки, блестки, звуковые взрывы. Так же бывало в зале кинотеатра: как только гас свет, тут же подступала тошнота, не хватало воздуха, теснило в груди, охватывала паника. А уж поездка в метро, спуск под землю, бесконечная вереница выезжающих оттуда вверх по эскалатору одинаковых, как ей казалось, перелицованных существ – что будут окружать, пронизывать острыми, царапающими… или давить тяжелыми взглядами! И это все от перенесенной в детстве болезни.
А вечер продолжался, и Ольга Туртанова, пробравшись к ней, в шутку подтолкнула: «Сейчас тебя вызовут! стихи читать! Черубина де Габриак ты наша!» Прошептала нарочито громко, чтобы блеснуть своей эрудицией, конечно. А Наде показалось, и ребята рядом заухмылялись недобро, с затаенной насмешкой. Она обернулась к Туртановой, показала кулак. Но Ольга рассмеялась, развела руками: «Это же пиар чистой воды, не понимаешь, что ли?»
Можно, конечно, не обратить внимание… да и вообще, сравнение с такой по-настоящему талантливой и трагической поэтессой даже лестно. Черубина де Габриак, поэтическая легенда. Ее образ, будто бы испанской аристократки, волею судьбы заброшенной в Россию, пишущей стихи на русском языке, придуман и разыгран Максимилианом Волошиным. Тем больнее было разоблачение, когда все узнали, что стали жертвой розыгрыша…
А реальная носительница громкого имени, Елизавета Дмитриева, была человеком искренним, красивым. С детства она была прикована к постели, страдала тяжелой формой костного и легочного туберкулеза, из-за этого у нее хромота на всю жизнь. В девять лет она ослепла, многие месяцы мир для нее был погружен во мрак. И может, тогда у нее впервые открылось то особое внутреннее зрение, что побуждает к творчеству и ясновидению? Хорошо бы узнать о ней больше, узнать для себя что-то новое, необычное – не для того, разумеется, чтобы читать лекции, распинаться перед Ольгой.
Ну и вызвали бы ее читать стихи? Это было то, что она пока могла подарить другим. Если бы она умела выращивать необыкновенные цветы… а они, к примеру, исполняли желания, слушаясь волшебного слова, – то она принесла бы их, порадовала всех. Но так ее и не вызвали почему-то. Ну и ладно. Самое время, сделав вид, что она здесь, со всеми… на самом деле быстро совершить обходной маневр и проскользнуть к раздевалке. Одеться, бежать домой. Ведь и дома можно танцевать. Аппаратура сейчас мощная, у нее в комнате проигрыватель компакт-дисков, пожалуйста. Только нацепить наушники – и танцевать! Расшифровывать понятный только ей смысл, переводить в движения диких шаманских плясок… в танец змея Химу.
[Химу]
Он будет ждать тысячу лет, когда пойдут в лес за брусникой две девочки-сестренки и заблудятся, и набредут в чаще на заброшенную хижину, и останутся жить в ней. Однажды, собирая ягоды и забредя в заросли к ручью, они наткнутся на него. «Смотри, какой камень, – скажет одна из девчушек, старшая. – Очень похож на спящего ребеночка, правда? Давай возьмем его с собой. Будем его нянчить, заботиться о нем. Видишь, вот и люлька для него есть». А у Химу одно наследство – железная люлька, что подле него, она также вместе с ним сброшена. «Да ты что, – обеспокоится младшая. – Вдруг это сын Белоголового Старца. Вырастет и сожрет нас!» – «Не болтай глупости! Бери камень и тащи, а я люльку понесу». Придут в хижину, положат камень в люльку, подвесят на железную цепь, что к потолочной балке будто нарочно приделана. Пройдет немного времени, камень больше станет похожим на ребенка. А потом зашевелится. С каждым днем растет, совсем как человеческое дитя становится. Сестренки на него не нарадуются: играют с ним, балуют. С утра пойдут в лес по ягоды, потом наварят в чугунке, что там же нашелся. Накормят каменного мальчика и сами наедятся. Он будет улыбаться, понимать все начнет и даже садиться. Как-то придут сестренки – рядом с колыбелью много печеных карасей. Старшая обрадуется: «Вот как хорошо, каменное дитя о нас позаботилось!» И съест всю рыбу. Младшая не притронется: «Никак это сын Белоголового прикормить нас хочет, а потом слаще съесть!» Наутро сестры пойдут, как всегда, в лес, она скажет старшей: «Вернусь посмотрю, хорошо ли очаг потушили». Незаметно спрячется в хижине. Вдруг скрипнет железная люлька, раздастся голос: «Железная колыбель, расстегнись, железная цепь, развяжись!» Каменюка вылезет из колыбели – превратится в страшного великана! Железным голосом крикнет: «Огонь в камельке запылай! Приготовлю-ка сестренкам рыбы». Огонь пылает, в ручищах великана, откуда ни возьмись, железная мутовка, станет он вращать ею, отовсюду посыплется рыба. «А ну, рыба, нанизывайся сама на рожон да полезай в огонь!» – прикажет. И караси сами пекутся. Укажет рыбам укладываться на полку. «Сестры вернутся, поедят моего кушанья, а уж поправятся – я их съем». И уменьшится вдруг, и опять станет ребенком, спрячется в колыбель. Младшая побежит к сестре. «Страх-то какой! Это злой дух самого Старца!» Не поверит та, а когда придут, увидит зажаренных рыб – вовсе набросится на меньшую. Съест кушанье, лягут спать, сестренка будет умолять: «Если не веришь, сама останься посмотри!» Старшая говорит, ладно, так и быть. Выйдут поутру, она и вернется. И так же все повторится. Девочка от страха ни жива ни мертва, побежит со всех ног. «И точно, это злой дух! Что же нам делать?»
