Юрий Невский - Космонавты Гитлера. У почтальонов долгая память
[Химу]
Он будет ждать тысячу лет, когда пойдут в лес за брусникой две девочки-сестренки и заблудятся, и набредут в чаще на заброшенную хижину, и останутся жить в ней. Однажды, собирая ягоды и забредя в заросли к ручью, они наткнутся на него. «Смотри, какой камень, – скажет одна из девчушек, старшая. – Очень похож на спящего ребеночка, правда? Давай возьмем его с собой. Будем его нянчить, заботиться о нем. Видишь, вот и люлька для него есть». А у Химу одно наследство – железная люлька, что подле него, она также вместе с ним сброшена. «Да ты что, – обеспокоится младшая. – Вдруг это сын Белоголового Старца. Вырастет и сожрет нас!» – «Не болтай глупости! Бери камень и тащи, а я люльку понесу». Придут в хижину, положат камень в люльку, подвесят на железную цепь, что к потолочной балке будто нарочно приделана. Пройдет немного времени, камень больше станет похожим на ребенка. А потом зашевелится. С каждым днем растет, совсем как человеческое дитя становится. Сестренки на него не нарадуются: играют с ним, балуют. С утра пойдут в лес по ягоды, потом наварят в чугунке, что там же нашелся. Накормят каменного мальчика и сами наедятся. Он будет улыбаться, понимать все начнет и даже садиться. Как-то придут сестренки – рядом с колыбелью много печеных карасей. Старшая обрадуется: «Вот как хорошо, каменное дитя о нас позаботилось!» И съест всю рыбу. Младшая не притронется: «Никак это сын Белоголового прикормить нас хочет, а потом слаще съесть!» Наутро сестры пойдут, как всегда, в лес, она скажет старшей: «Вернусь посмотрю, хорошо ли очаг потушили». Незаметно спрячется в хижине. Вдруг скрипнет железная люлька, раздастся голос: «Железная колыбель, расстегнись, железная цепь, развяжись!» Каменюка вылезет из колыбели – превратится в страшного великана! Железным голосом крикнет: «Огонь в камельке запылай! Приготовлю-ка сестренкам рыбы». Огонь пылает, в ручищах великана, откуда ни возьмись, железная мутовка, станет он вращать ею, отовсюду посыплется рыба. «А ну, рыба, нанизывайся сама на рожон да полезай в огонь!» – прикажет. И караси сами пекутся. Укажет рыбам укладываться на полку. «Сестры вернутся, поедят моего кушанья, а уж поправятся – я их съем». И уменьшится вдруг, и опять станет ребенком, спрячется в колыбель. Младшая побежит к сестре. «Страх-то какой! Это злой дух самого Старца!» Не поверит та, а когда придут, увидит зажаренных рыб – вовсе набросится на меньшую. Съест кушанье, лягут спать, сестренка будет умолять: «Если не веришь, сама останься посмотри!» Старшая говорит, ладно, так и быть. Выйдут поутру, она и вернется. И так же все повторится. Девочка от страха ни жива ни мертва, побежит со всех ног. «И точно, это злой дух! Что же нам делать?»
18
Как-то Феликс Альбертович вызвал ее (она думала, может, это связано с каким-нибудь конкурсом чтецов, городской олимпиадой, поздравлением ветеранов?). Увидев в кабинете Лешу Калинника, удивилась. Атмосфера наэлектризована, она почувствовала, грозовыми словами директор только что устраивал разнос. Он промокал лысину своим «парашютом»: недобрый знак.
Речь шла о том, что на школьную группу он, директор, «постоянно выделяет деньги… и так далее, так далее… а когда просит администрация выступить на конкурсе бардовской песни, так это не его, значит, Калинника, царское дело!» Электрический гитарист защищался тем, что «в школе и так есть клуб какой-то там… самодеятельной песни, вот их бы и послали. А они, рокеры, и сами заработали тридцать три диплома. Шефы их зовут на вечера постоянно, за это помощь школе идет!»
Тогда, настаивал Железный Феликс, почему бы этой самой их группе не исполнять простые и ясные песни на слова… вот, своего школьного товарища? Нади Орешиной, например. У нее прекрасные стихи, он сам слышал, она хорошо читает, выступала на награждении ветеранов педагогической деятельности. Стихи где-то напечатаны в сценарии этого награждения, сейчас покажет (стал искать их в бумагах у себя на столе). А то послушать, что они поют – одно бум-бум-бум, ничего не понятно!
И потом, прошло несколько дней, Леша позвонил, она узнала его насмешливый голос. «У тебя же нормальные тексты есть, – сказал Калинник. – Тра-та-та… – напел что-то, подражая ритму электронных барабанов. – Я прочитал, сразу понятно».
– Откуда они у тебя? – удивилась Надя.
– Ну, переписал, допустим. Да с твоей подругой разговаривал. С Ольгой, у нее есть.
«Ох, Туртанова… наш пострел везде успел. И телефон узнал от нее», – подумала про себя.
– Сама понимаешь, такое дело… Если что Феликсу в голову ударило, так он плешь проест, не отстанет. Вообще все закрыть может, запретит нам играть. А твои некоторые вещи можно переложить на музыку, обработать. Ты заходи в радиорубку, мы там репетируем. Послушаешь, как получается.
Она как-то зашла к ним. В радиорубке тесно, будто забралась внутрь приемника «Океан», такой был у них дома. Все переполнено звуками, обрывками мелодий, заблудившимися ритмами стучащих сердец, электрогитарными всплесками, искаженным «воющим» эффектом. Сомкнуто, громоздится одно на другое, переплетено артериями, подключено к устройствам, что хранят только что прозвучавшее, вновь возвращая, усиливая мощность или сводя на нет… многократно ломая звук, путая обрывки, умножая эхо. Казалось, ребята подсоединили инструменты к единому энергетическому полю – ритм пронизывает его, пульсирует мелодическими бликами, убегающими по грифам, клавишам, мембранам барабанов вверх… обрывающимися куда-то в пустоту. Сто микрофонов прислушивались к биению ее слов, сто магнитофонов записали их, совмещая слои, регулируя тембр, разделяя тональность.
Но репетиция закончилась, охранник стоит над душой, у него выпрашивают «ну еще десять минут, ну еще пять!» Она, Калинник, еще двое ребят остались в спортивном зале, сюда перенесли, составили аппаратуру, назавтра собирались к шефам, играть на их вечере. Калинник отстраивал «лазерную пушку» (металлический ящик с тумблерами и индикаторами) – самодельное устройство, которое смастерил Синейнин. Правильнее сказать, это был «аппарат для плазменной резки металла», подаренный (конечно, неработающим) этими самыми шефами (проектным оборонным институтом). А «дядягоша», в свою очередь, передарил его ребятам (зачем, мол, барахлу загромождать подвал). Синейнин из Надиного класса, он помогал музыкантам, когда нужно было паять, собирать, чинить или вот так… «изобрести» что-то необычное. Раскаленная нить луча чертила противоположную стену мгновенно меняющимся узором, но сам огненный «зрачок» («объектив» на этом «ящике») не попадал в центр зеркального шара, подвешенного в зале под потолком. Предполагалось: когда шар начнет вращение, множество ярких вспышек разбежится звездным хороводом… но ничего такого не получалось.
