Ирина Ванка - Секториум
Настал день, когда на моем счету набралась сумма достаточная для транспортировки Мишиной «туши» на Лунную Базу и аренду капсулы в один конец. Начало было положено неплохое, но за ним последовал ряд непредвиденных проблем, которые деньгами не решались. Чтобы привести на Блазу Ксюшу, требовалось согласие Веги. Ничье другое поручительство визы не открывало, потому что шеф был единственным ответственным лицом за все, что творилось на Земле под его руководством. И за последствия он оставался в ответе всю оставшуюся жизнь. Шеф уже прожил сто семьдесят земных лет и намеревался прожить еще, как минимум, столько же блазианских. Смешно было надеяться, что в следующем столетии его категорический отказ смягчится. Оставался последний шанс — говорить с миссионерами о нелегальной депортации, но мне не хватало духа для таких разговоров. Не говоря уже о финансах.
Впервые в жизни я стала считать деньги и ужаснулась, сколько стоило наше секторианское благополучие. Невероятно, как Веге удалось вынуть из государства такую сумму на сомнительный проект? Государство у сигов было небедное и на редкость незаметное глазу обывателя. Может, потому что не имело телевидения, а может, потому что не нуждалось в этих самых обывателях. Ни морально, ни материально от них не зависело. Я даже не понимала, каким образом оно управляется без парламента и президента, но мне объяснили так: все политико-правовые механизмы давно отлажены и работают так, что от личности управленца ничего не зависит. Я бы поспорила. За въездные визы у блазиан отвечает настоящая сволочь. Если бы ее переизбрать большинством голосов, мои проблемы решались бы проще.
И все-таки дела шли неплохо. Я была довольна собой и считала, что теперь меня должны уважать еще больше, но меня в основном ругали, списывали на пенсию раньше срока и возмущались, когда я работала, вместо того чтобы сидеть на лавке рядом с Ольгой Васильевной.
Джон после нашей вылазки к Флио заметно повзрослел. С ним произошло нечто особенное, заставившее его пересмотреть свой образ жизни, перестать брать пример с младшего брата. Джон делал потрясающие успехи в учебе. Не успел Секториум от него отказаться, как нашлась другая контора, не менее авторитетная, которая заявила о желании принять его на работу. Контора, как и наша, относилась к службе внешней разведки. Только, в отличие от нас, не мучила отдельно взятую планету. Она направляла экспедиции за пределы Галактики и остро нуждалась в операторах-фазодинамистах. Там вполне бы пригодились способности Джона. Он согласился, а я забеспокоилась. Такие экспедиции уходили на годы и не обязательно в сторону Земли. Его ожидала жизнь вояжера, жизнь в неизвестности, связанная с риском. Работа во внешней разведке всегда связана с риском, фазодинамические приборы — риск дополнительный, а диагностика диких планет… Джону ли не знать, чем иногда кончается такая диагностика. За время, пока мы обживали Блазу, Сириусу легче не стало. Землян не подпускали к нему. «Не на что смотреть, — заявляли лаборанты, — когда появятся результаты, вас пригласят». Представить себе Джона на его месте я не могла и не хотела.
— Сынок, — приставала я к нему, — может, ты найдешь себе работу поближе? Не на Блазе, так на других сигирийских планетах?
Джон обижался: как я не понимаю, что специалисту его профиля нечего делать там, где изнанки мироздания не существует, где не вяжутся гиперузлы, не давит ментосфера, не мешают жить матрицы редуктивной природы. Чтобы утешить меня, он рассказывал истории о планетах, похожих на Землю. О том, какой огромный и неизвестный космос предстоит исследовать ему в будущем. О том, что однажды он вернется на Землю, чтобы узнать о ней все, и новому Секториуму нечего будет бояться, потому что он будет во всеоружии. Джон был мечтателем и фантазером, а я слушала и боялась, что однажды он вернется на Землю, чтобы расквитаться с «белыми» за родителей, а я не буду знать, поэтому не смогу уберечь его от такого глупого шага.
С Имо по возвращении из экспедиции случилась противоположная крайность. Он отказался не только от дальнейшей учебы, но и от диспетчерской работы, к которой его готовила Лого-школа. То, что работа ему не подходит, Имо понял давно, и после закрытия Секториума без лишних церемоний простился с работодателями. Конечно, у меня возникло подозрение, что его выгнали оттуда за разгильдяйство, но в жизни Имо с той поры наступила ясность и определенность. Он вернулся на Блазу, о чем уведомил родственников. Жить с нами он все равно не стал, родственники обрадовались преждевременно, только теперь мы общались немного чаще. Где Имо жил, по-прежнему не знал никто. Где он пропадал неделями, тем более никто не знал. О своих отлучках Имо не докладывал. Просто однажды пропадала связь, потом появлялась. Он бы с удовольствием игнорировал нас вообще, но отец заложил в него программу меня охранять, и программа работала. Со сбоями, но работала, совершенно точно. Имо не то чтобы охранял, он держал меня в поле зрения. Пас, иначе не называется. Пас не только меня, но и Джона. Когда он находился на Блазе, регулярно звонил и спрашивал, где мы? Если место не казалось ему благонадежным, он интересовался, что мы там делаем? Только застав меня с Адамом, Имо вопросов не задавал. Может, перекладывал ответственность на Адама. Может, как и я, боялся услышать ответ. В глубине души Имо ему доверял, но не испытывал дружеской симпатии. Скорее, соблюдал нейтралитет и терпел, потому что на Блазе деться от Адама было некуда. Конечно, Мишу Имо терпел бы с большим удовольствием, потому что знал его. Чего ожидать от Адама, мои детишки не знали. И я не знала. Никто не знал, даже сам Адам. В их жизни появился новый дядя, которого никто не знал толком, даже те, кто проработали с ним много лет. Я же знала Адама, как мне казалось, лучше всех. Знала так, как не следовало бы знать подобное существо.
В Шаруме Адам был знаменит. Его считали преуспевающим шоумейкером и одиозной фигурой. Круг его общения был тот же, что на Земле, — в основном, граждане с сомнительной репутацией. Репутация самого Адама тоже не была безупречной, как и образ жизни, от которого он иногда отдыхал, сидя на моем диване. Он проникал в модуль, садился и молчал. После спектаклей он уставал неимоверно. Усталость выходила из него часами. День он мог сидеть неподвижно, глядя в одну точку. Со временем я привыкла к таким перформансам и стала воспринимать его как мебель: демонстративно стирала с него пыль и поливала вместе с кактусом, так как Адам по сути своей от кактуса не отличался. Как-то от безделья я разрисовала его косметикой, которой на Блазе почти не пользовалась. Загримировала под куртизанку, напудрила и заплела дурацкие косички. Зрелище получилось омерзительное. Адам не шевельнулся.
