Далия Трускиновская - Дайте место гневу Божию (Грань)
Сутки спустя был ответ. Кузьмину предлагался неожиданный вариант: наказать не насильников, а того следователя, который уговорил женщину забрать заявление. «Дело насильника – насиловать, дело следователя – поймать и обезвредить насильника» – лаконично сформулировал незримый противник. И далее оценил жизнь следователя всего-то навсего в пятьсот долларов.
Тут Кузьмин взбеленился. Пахло грандиозным надувательством! То есть, ты, страдалец, переведи на указанный счет деньги, а потом сиди и жди справедливости хоть до морковкина заговенья! Он отстукал яростное письмо на тему «и мы не лыком шиты».
Ответ пришел двое суток спустя. Это были кадры мини-фильма. К огромному своему удивлению, увидел Кузьмин и пострадавшую медсестру, что входила в дом, и двери местного отделения полиции, и сидящего в кабинете дядьку с погонами. Текст гласил: «Никаноров Михаил, 1958 г.р., принял заявление пострадавшей Юшмановой Валентины 4 декабря 2000 года, вернул 7 декабря 2000 года».
Кузьмин присвистнул и потянулся к телефону. Тут уж он потребовал, чтобы хоть из-под земли выкопали Юшманову. Ему дали домашний телефон. Возможно, он был груб с медсестрой, возможно, жесток – он уже ничего не соображал, пока не услышал от нее фамилию «Никаноров». Все совпало.
Кузьмин аннулировал свой заказ и дал себе слово не соваться больше в uprava.ru. Он продержался два дня.
На третий он уже писал длинное, яростное, в первом варианте – совершенно бестолковое письмо. Он честно признавался: «Я выгляжу дурак дураком, потому что не знаю, на кого ищу управы. В городе есть сильный гипнотизер, найти его мне не удалось, хотя его-то и следует обезвредить в первую очередь, поскольку он выступает как наемный киллер…» Подумав, он стер слово «наемный» и продолжал: «Но заказ сделала женщина, которая давно преследует меня своей клеветой!»
Письмо получилось гигантское, пришлось сокращать.
Ответ же был краток: жертвам гипнотизеров помощь оказывается стремительно и практически безвозмездно! От них требуется только максимум информации, всякой, даже смешной, даже совершенно незначительной.
Кузьмин усмехнулся – все это дело попахивало безумием, но даже один шанс из миллиона стоил того, чтобы за него побороться. Он вспомнил ставшее огромным лицо Ольги Черноруцкой, вспомнил свой ужас, вспомнил смертную тяжесть каменного угля – и начал набивать письмо…
* * *Я – профессиональный свидетель.
Началось это много лет назад. Я со школьной экскурсией ездила в Питер, там отравилась, чуть не попала в больницу с каким-то отчаянным, чуть ли не холерным диагнозом, оказалась в гостях у дальних родственников, которые, кажется, сами нечетко представляли, кем и по какой линии я им прихожусь. Потом меня еще кому-то передали, чтобы я вернулась домой под присмотром старших.
Казалось бы, что может успеть в незнакомом городе отравленный и туго соображающий ребенок? То-то и оно, что казалось! На неизвестно чьей квартире буквально в моем присутствии передали из рук в руки ворованные бриллианты. И я успела разглядеть скупщика этого опасного товара.
Значит, первый в моей жизни допрос состоялся, когда мне было тринадцать лет. И пошло-поехало! Я столько раз оказывалась в нужное время и в нужном месте, что еще удивительно, как меня до сих пор не пристрелили. И сдается мне, что следователи в моем родном городе просто передавали меня друг другу при переходе на иную должность: мол, вот ключ от кабинета, вот стол, вот стул, а еще вот телефон некой Х., что бы ни случилось – звони, потому что она обязательно будет свидетелем…
Таким образом я познакомилась с Нартовым.
Когда в кабинете у хорошо мне знакомого Саши Глазынина я впервые увидела Нартова, то даже рот невольно приоткрыла: надо же, красавчик! Роста он был среднего, коротко стриженый коренастый брюнет, с огромными черными глазами, правильным лицом и совершенно злодейскими усиками.
Этот тип мужской красоьы был мне знаком не из жизни, а по картинке. Я мучительно вспоминала, где видела этот яростный взгляд исподлобья, эти брови вразлет, этот упрямый подбородок. Некоторое время спустя мне рассказали, что такая внешность – не редкость у кубанских казаков, где из поколения в поколение было принято добывать жен разбойным путем и брать именно за красоту, а турчанка или черкешенка – большого значения не имело.
Говорил Нартов, вопреки южному виду, не пылко, а строго, напускал холоду, и Сашин призыв сотрудничать со следствием прозвучал как-то безнадежно. Потом я узнала – в наше УВД приехала следовательская бригада из некого приморского города, распутывающая довольно сложное дело, по которому можно было писать новый учебник криминалистики. Там были отравление, похищение свидетеля, симуляция самоубийства и много всяких персонажей. В частности, одно из убийств состоялось у нас, и эти ребята приехали за убийцей.
Редкий случай – я не видела убийцу, не разговаривала с ним даже по телефону, не слышала звука выстрела, во время преступления чудом оказалась на другом конце города. Но я раньше жила в квартире, где потом трое суток перед выстрелом провел убийца, знала всех соседей и все укромные уголки.
Нартов отнесся ко мне довольно высокомерно. Пытался поймать меня на ошибках. И вообще строил из себя столичную шишку, что по особой Божьей милости снизошла к нам, провинциалам, от одного вида которых у нее, шишки, зубы ныть начинают. Один голос чего стоил – хрипловатый, отрывистый, пренебрежительный!
Потепление наступило, когда мы вдвоем восстанавливали маршрут, которым убийца двигался от квартиры к месту преступления…
И вот тут произошло самое главное, без чего не понять наших дальнейших, довольно странных на любой взгляд, отношений.
Выстрелы прозвучали в старой части города, она же – деловая. Свидетели показали, что дядька в лыжной шапочке, это летом-то, перебежал улицу и скрылся за встречними потоками транспорта. Дальше его следы терялись. То есть, его не заметил решительно никто. Я же заподозрила, что убийца каким-то образом остался на окровавленной стороне улицы и смылся дворами. Просто те дворы я прекрасно знала. Был там один, в самой глубине квартала, с двумя деревьями и лавочкой, куда меня не так давно водили целоваться.
Чем глубже мы вторгались в недры квартала, тем более походил на взявшего след пса Нартов. Вдруг его понесло к подвальному окну. Подвал в мои планы не входил, но Нартов отыскал дворника, добился ключа и обнаружил в углу темно-синюю, совершенно новую лыжную шапочку. Свидетели говорили о черной, но разница невелика.
Угол был довольно далеко от окна, просто добросить шапку убийца не мог, поэтому Нартов сцепился с дворником. Тот после короткой разборки повел к ветерану на первом этаже, имевшему подвальный ключ. У ветерана сидел какой-то кум-брат-сват. Стоя на лестничной клетке, я не поняла, что там, внутри, стряслось. Был грохот, крик, ругань, Нартов выволок упиравшегося дядьку, велел мне бежать на улицу и ловить машину. Тут из ветерановой квартиры выскочил еще кто-то, я заорала, Нартов успел закрыться от удара своим вопящим дядькой, но при этом оступился и вместе с ним полетел с лестницы. Хорошо, что это была всего лишь трехступенчатая лестница на первый этаж.
