Ольга Макарова - Галерея Миров
29
Кто-то позвал. Рон открыла глаза.
Арена…
Жара, воздух пляшет вдали, как над костром. Простолюдины на ступеньках галдят, точно стая ворон, предвкушая зрелище. А здесь, на балконе на все взирают с хладнокровным любопытством, впрочем, нервно барабаня пальцами по спинкам кресел… тррум… тррум… тррум…
— Вы задремали на солнце, юная госпожа, — улыбаясь, сказал высокий раб и поставил рядом узорчатый поднос с фруктами. — Представление скоро начнется.
Он говорил на языке, чем-то похожем на латинский(…мертвый язык… язык медицины…)… но только чем-то. В любом случае, сейчас для Рон этот язык был родной.
Раб… обычно они смотрят преданными глазами, как собаки на любимого хозяина. И, как в собаке, есть в них что-то трусливое, простодушное и всячески стремящееся угодить. А у этого взгляд свободного человека. И в синих, как небо, глазах — глубина, мудрость и грусть…
— Спасибо, Виктор, — сказала Рон, как равному. И даже не удивилась, откуда знала это имя.
— Вы слишком добры, госпожа, — задумчиво произнес он. — Я пойду, если позволите…
— Оставайся. Садись, — совсем по-детски засмеялась «госпожа», указав на ковер возле своего диванчика. Виктор сел, снова улыбнувшись.
На Арене пока никого не было… Наверно, где-то в клетке голодный тигр яростно хлестал себя хвостом по опавшим бокам. И, наверно, в другой клетке, стоял человек… в раскаленных на жаре доспехах, с мечом и щитом… вдыхая, чувствуя, растягивая последние минуты и секунды перед боем… или молясь своим северным богам…
— Что ты делаешь, Виктор?
— Молюсь, юная госпожа… — он обернулся и посмотрел в глаза Рон…
Лязгнули открывшиеся решетки, и вся арена взревела, совсем как… да, как на слете «Невидимок». В ту же секунду все, что было желтым, стало серо-белым. Снег… на слете тоже есть своя Арена… разве что без балкончика для знати…
Рон оказалась в мягком кресле, выдранном из довоенной машины… здесь почти все в таких креслах… оказалась в самой середине толпы. Ив был где-то рядом, Марка… еще несколько знакомых… Дан… все с хищным, радостным, пьяным блеском в глазах…
Виктора рядом нет. Исчез и все…
На Арене двое… люди… враги…
Виктор? И он там. Как пленник, голый по пояс и с одним только ножом. Против точно такого же пленника… похожи оба, как зеркальные отражения.
Виктор… Виктор… Вик-тор… Victor! Победитель по-латински. Это не его имя… как смешно…
Текущая красным рана на плече, и эта глупая полоса через весь затылок…
— Денис!!! — Рон заорала изо всех своих сил.
Пленник обернулся и в удивлении даже выронил нож, глядя, как она бежит через толпу чуть ли не прямо по чужим головам и спинам…
30
Рон проснулась резко, как будто ее ударили током. Вскочила с раскладушки, и начавший собираться сугроб разлетелся во все стороны. Сон… просто сон…
Вот они, vivid dreams, как говориться… Но так скоро?
Сон, явь, все перепуталось… еще бы, когда сны ярче реальности, начинаешь сомневаться, что они всего лишь сны.
Но бешено стучащее сердце потихоньку успокаивалось, а мысли начинали идти верным размеренным шагом… Разбушевавшаяся река, смыв с десяток деревень, возвращалась в привычное русло… беспорядочная толпа солдат строилась в правильные колонны… ветер разбирал песок по цветам…
За окном серо-белое месиво из ветра и снега… На тропе — никого. Протикало двенадцать часов, если не больше, с тех пор, как ушел Ив.
«Ив… Ваня, братик, ну где ты?» — чуть слышно прошептала Рон.
Стоять, ждать, смотреть в бинокль… или бежать невесть куда с магнумом в руке, звать его, пытаясь перекричать ветер?.. Ну куда Ив денется? Да все с ним хорошо. Просто остался поспать в бункере, и трофеев, наверно, слишком много взял… жадность фраера погубит… Рон попыталась улыбнуться, представив его согнувшимся в три погибели под тяжестью «грифовских» пушек, гранат, шмоток… и водки, конечно… Улыбнуться не получилось…
Он проснулся в пустой комнате, возле догорающего костра. Кто-то заботливо накрыл его одеялом, под голову подложил что-то мягкое, перевязал рану… хаха, кто-то… Рон, кто же еще? Рон… любая мысль о ней, как прилив теплой морской волны…
Море… детская память — долгая… Ярко-голубая вода. Нет, даже с зеленоватым оттенком. Волны, бесконечные, большие и маленькие. Теплые. Горьковато-соленые… на раскаленный песок… Чья-то шустрая яхта вдали. Под белым парусом. Кричат чайки, смеются люди на пляже, шумит море…
Море… детская память — долгая… И второе воспоминание последовало за первым неотступно: гулкий бум, и над ярко синей волнистой поверхностью вырастает гигантский гриб. Все, что было рядом, превратилось в пар… вода, камни, живое… в пар, который поднялся столбом под самый купол неба. А по воде побежали уродливые бугры. Во все стороны. Как притаившиеся чудовища. Чтобы вынырнуть у самого берега и накрыть его волной, горячей, как кипяток… накрыть, разбить на кусочки и потянуть назад, в море…
Это было ужасно и… красиво…
Ну, что это такое… что за бессмысленная цепочка ассоциаций?.. и хватит об этом вспоминать…
Денис встал, прошелся по комнате. Он казался себе слишком легким, как будто наполовину летел над полом. Даже страшно — вдруг и вправду взлетишь?..
Ничего, все вернется… как только голова начнет нормально соображать… а пока… ха, не улететь бы куда ненароком…
Осторожно подобравшись к камину, Денис сел возле него, подбросил угля. Уголь… будь Денис лет на… тридцать помладше, тут же полез бы исследовать шахты под погребом. Ему и сейчас было любопытно. Кто знает, что в сердце этой горы… Просто куча ходов, а может быть, забытое Убежище? Или один из подземных бункеров со знаменитой «красной кнопкой»?..
…огонь вспыхнул десятком радужных переливчатых языков. Странно. Это что, последний глюк на прощание? Проверим…
Неизвестно, что он хотел проверить и как. Не думал об этом. Просто взял с ящика книгу «Художники XX века»(вторую любимую книгу Рон) и открыл на первой попавшейся странице. Арена. Денису показалось, что он просто провалился в картину, как в воду. Вынырнул уже с тем неведомым свертком эмоций, который называют впечатлением… словно он жил и умер там… в этом нарисованном мире…
Ему не верилось, что такое может быть. Здесь, по крайней мере… Денис перелистал всю книгу, всматриваясь в каждую картину до боли в глазах. Нет. Больше ничего подобного. Только презрительное чувство, почти отвращение к примитивным, как ему казалось, картинам и узорам. Это чувство накопилось, перелилось в ненависть и гордое «Я могу лучше!»…
