В. Эфф - По ту сторону
Я сразу вспомнил о словах Горского.
— Шпион, — подумал я. — Ну, погоди же, чорт…
Резко дернув дверь, я вошел в каюту. Делакруа повернул ко мне испуганное, насмерть побледневшее лицо.
— Что это значит, господин Делакруа? — спросил я, доставая из кармана браунинг. — Это так вы благодарите советское судно за спасение вашей буржуазной душонки? Не за эту ли деятельность вас преследовала нью-йоркская полиция? Вы шпион?..
Француз молча смотрел мне в глаза. Постепенно по его лицу разлилась краска.
— Идите немедленно за мной, — сказал я самым суровым голосом.
Делакруа умоляюще протянул руку.
— Подождите, друг мой, — тихо заговорил он. — Я не шпион, нет. Я — жертва рокового стечения обстоятельств… Выслушайте меня, умоляю вас… Выслушайте и потом решайте, как вам поступить. Прошу вас только об одном: то, что я расскажу вам, должно остаться в тайне.
— Говорите, — сказал я, садясь на свою койку. — Только покороче… И раньше выключите приемник.
Делакруа послушно выключил батарею накала и заговорил.
Невероятная вещь. История, которую рассказал мне француз, похожа на фантастический роман. Я не хотел верить, но Делакруа дал мне телефоны и предложил послушать.
Низкий мужской голос говорил поанглийски.
— Я не знаю английского языка, — возразил я. — И я не верю вам; почем я знаю, что говорит ваш профессор и профессор ли он на самом деле…
Делакруа любезно улыбнулся.
— Хорошо, друг мой, вы сейчас убедитесь в правдивости моих слов…
Взяв микрофон, он заговорил поанглийски.
— Слушайте, — сказал Делакруа, передавая мне телефоны. — Теперь язык наверное будет вам понятен.
Краска ударила мне в лицо. Я услышал голос Лизы Штольц, потом голос Громова… Позже заговорил Мишка Щур.
Я не могу притти в себя. Ведь я считал всех троих погибшими. Значит… значит… это был не взрыв…
Больше писать не могу. Я задыхаюсь от волнения.
24 августаЯ дал Делакруа слово не разглашать ни слова о том, что мне довелось узнать.
Горский попрежнему косо смотрит на француза. Я молчу, не говорю ни слова.
— Послезавтра будем в Ленинграде, — сказал сегодня Горский. — Будь я проклят, если не передам этого француза с секретным рапортом начальнику порта. Там выяснят, что это за птица.
— Я могу поручиться за него, — попробовал я возразить.
Горский усмехнулся и похлопал меня по плечу.
— Вы слишком молоды, товарищ Эфф… не берите на себя слишком много.
Глава ХХIII. Случай в порту
(продолжение дневника радиста Эффа)
Я давно ничего не записывал в свой дневник. Не до того было. События развернулись столь стремительно, что только теперь я могу собраться с мыслями и записать более или менее последовательно свои впечатления.
«Красное знамя» вошло в Ленинградский порт 26 августа. Дул резкий ветер, будораживший холодные воды Балтики и теребивший флаг на мачтах корабля. Горский стоял на мостике и ждал прибытия начальника порта.
Я предупредил Делакруа о намерениях командира. Быть может, мне не следовало поступать таким образом и злоупотреблять доверием Горского. Не знаю… Я долго колебался, долго мучился сомнениями, прежде чем решился на тот или иной образ действий. Единственная моя надежда была на то, что когда-нибудь вопрос разъяснится, и я смогу дать кому угодно честный отчет в своих поступках.
Делакруа и я стояли на баке, перебрасываясь короткими фразами. Сердце мое стучало так сильно, что, казалось мне, Горский с мостика должен был расслышать его стремительное биение.
— Товарищ Эфф, — крикнул Горский в рупор.
Вздрогнув, я повернул голову.
— Пошлите француза ко мне на мостик, — приказал он. — Сейчас же…
Я перевел на французский язык приказание командира.
Делакруа направился к лесенке, ведущей на мостик. Дальнейшие события развернулись скорее, чем я мог отдать себе отчет в произошедшем. Проходя мимо мачты, Делакруа задержался на минутку, закуривая папиросу; случай — ведь смерть караулит человека на каждом шагу — заставил именно в эту минуту оборваться тяжелую рею. Никто не успел вымолвить слова, как рея с грохотом упала.
Горский бросился с мостика на палубу.
— Чорт возьми, — вот ведь оказия…
У подножия мачты с разбитым черепом лежал Жозеф Анри Делакруа.
— Какой чорт крепил рею, — про себя буркнул Горский.
Судовой врач, попробовав прощупать пульс, покачал головой:
— Могу только констатировать мгновенную смерть…
Горский задумался. Его взгляд упал на большой кожаный чемодан, оставленный французом на шканцах. Посоветовавшись с помощником, он приказал отнести чемодан в свою каюту и по прибытии начальника порта направился туда, позвав меня с собой.
В присутствии понятых чемодан был вскрыт. Наклонившись над раскрытым чемоданом, Горский не смог удержать возглас изумления. Я стоял у двери каюты и, не глядя на Горского, знал в чем дело.
Чемодан был пуст. В нем не было ничего, кроме того серого костюма, который был на французе в момент его спасения с обломков самолета.
— Он успел спрятать концы, — пробормотал Горский.
Я постарался в нескольких словах выразить свое удивление, на что Горский, впрочем, не обратил даже внимания.
Напрасно. Я-то хорошо знал, где находится содержимое чемодана… Под моей койкой был спрятан сверхкоротковолновый приемник, модель Н1-19…
29 сентябряПо болезни я был списан с корабля. Мои легкие давно были не в порядке, а пережитое потрясение явилось причиной лихорадки, свалившей меня с ног. Провалявшись четыре дня в госпитале, я получил отпуск и уехал в Москву.
В багажном вагоне почтового поезда Ленинград — Москва лежал деревянный ящик, на котором черной краской была выведена надпись:
Можно, кажется, не упоминать о том что в ящике был упакован аппарат профессора Хьюлетта, доставшийся мне в наследство от безвременно погибшего Жозефа Анри Делакруа.
Глава XXIV. SOS
Громов, Щур и Лизанька Штольц были моими старыми друзьями. Говорю «были», потому что не знаю — можно ли говорить в настоящем времени о людях, витающих где-то между небом и землей.
Было время: все четверо мы были лет на шесть моложе, учились вместе на рабфаке и, право, умели недурно проводить свободное время вместе. Должно быть, не проходило и дня, чтобы мы не встречались, и дружба наша казалась неразрывной.
Время шло и когда мы догрызли последний кусок гранита науки, нас, точно ветром, разнесло в разные стороны: Лизанька ушла работать на завод, Громов поступил на службу, Щур, по собственному выражению, занялся свободной профессией — поступил в вуз, а я… впрочем, о себе я уже говорил. Мы встречались все же, хотя, быть может, не слишком часто.
