Валерий Заворотный - Кухтик, или История одной аномалии
Теперь-то он действительно много знал и много умел. Он умел бросаться по команде на землю и лежать, глядя сквозь прицел автомата на фанерный щит с черной мишенью. Он даже мог попасть в эту мишень. Правда, не сразу.
Он умел вырыть окоп. Он мог пробежать с тяжелым мешком за спиной и два, и три, и пять километров. Правда, бежать пять было значительно хуже, чем два.
"Слушай боевую задачу! Первая рота... Вторая рота..." - слышит Кухтик сквозь сон.
"Да что у них завсегда бодяга со связью этой!.. Говорят, связисты, суки в ботах, пропали. Хрен знает куда пропали. Вечно одно и то же..." слышит он чей-то голос.
Кухтик роет сухую землю маленькой саперной лопатой и чувствует, как пот высыхает у него на спине.
"Кончай, и так сойдет! - говорит Кухтику лежащий рядом на пыльной траве "дед". - Один черт отваливать отсюда придется. Танки у них в болоте застряли. И кабель вчера сперли. Халява сказал - местные ночью срезали. Вон - капитан бесится".
"Первый взвод! Развернуть станцию!" - слышит во сне Кухтик.
"Какого черта развернуть? Знают же - кабеля нету... А им - один хрен. Показуху устроили. Генерал приехал... Ладно! Не дергайся, дыши в две дырки".
Кухтик видит себя лежащим на спине и смотрящим в белое небо, куда, клубясь, уходит черный столб дыма.
"Напоказушничались, козлы! - доносится до него. - Торф загорелся. Опять канаву копать, пожар гасить. Во где мне уже эта лопата! Накопался в нарядах. Сегодня - копай, завтра - засыпь. Один закон - чтоб служба медом не казалась".
"Старшина! Кто старшину видал, мать вашу!" - орут где-то там, впереди.
"Да вон он, Халява, с местными ругается. Забор, вишь ли, у них танком снесли. А сами-то... Кто кабель спер?.."
Жарко. Жарко и душно Кухтику. Да не одному ему жарко. Всем жарко - и "дедам" и салагам.
"Слышь, молодой. Сбегай-ка, воды принеси. Чего разлегся?.. Где, где... А я почем знаю?.. Где хошь, там и достань. Разговорчивыми чего-то стали. Погоди, в казарме разберемся..."
Серая от пыли рота строится на серой дороге.
"Марш-бросок... Теперь держись, молодой. Счас тебе небо с овчинку покажется".
Сапоги Кухтика стучат по плоским камням. Хлопает по бедру набитый подсумок.
"Ну, гады! Опять кухню не подвезли. Беги теперь до казармы... Ничего, салага! Жрать захочешь - добежишь..."
И проходит лето. И наступает зима.
"Я вот чего скажу тебе, Кухтик. Дурак ты дураком, коли вопросы такие задаешь. Я б тебе и отвечать не стал. Я б лучше задрых. Это для вас, салаг, здесь в карауле закон - три часа на посту, три - спишь, три - бодрствуешь. А я хоть сейчас завалиться могу. Просто спать неохота, потому с тобой и калякаю. Да и смешной ты больно, салажонок... Вообще-то это удача тебе вышла, что сюда послали. Здесь караул тихий. Пушки, танки эти никому на хрен не нужны. Вот у продсклада стоять - там фигово. Там местные шастают... А насчет вопроса твоего дурацкого, так вот что скажу я тебе. Молодой ты еще. Без понятия. Ты что ж думаешь, что ежели тебя "дед" пару раз бляхой огрел или там гальюн драить поставил, так это - непорядок? Это-то как раз порядок и есть. На нем все тут держится. Что Халява, что капитан - все про все знают. Им "деды" - первая опора. Они ж через них салаг в узде держат... Ты вот на гражданке в институте своем научном сидел, а я - три года на зоне корячился. И я скажу тебе: что здесь, что там - один закон. Здесь - "дед", там - пахан. И там тоже начальник с паханом заодно. И на том порядок держится... Да и везде - то же самое. Везде пахан-начальник сидит. Что в городе твоем, что в области, что на самом верху. Сам посуди - откуда другому-то взяться? У нас, почитай, каждый десятый через зону прошел. Других-то законов нету. Ты ещё сопляком был, галстук этот на шею вязал, а над тобой уже пахана поставили. Ему - поблажка. А тебе - "шаг влево, шаг вправо...". Эх, салажонок! Порядок везде один. На том все тут стоит и стоять будет... Ну, да ладно. Ты давай сиди, а я, пожалуй, лягу, подрыхну..."
Гаснут звезды в утреннем небе за окном маленькой комнаты.
Одна рука переворачивает мятую подушку, другая натягивает на голову одеяло.
Тощие ноги вытягиваются, и голая пятка высовывается наружу.
Проходит год.
Асфальтовый плац тянется от крыльца казармы к низкому солдатскому клубу, выкрашенному зеленой краской. На стене клуба над самым входом висит портрет нового - третьего уже Предводителя.
"Когда ж они его повесить успели?" - лениво думает Кухтик.
Он стоит на высоком деревянном крыльце, прислонившись к толстому столбу, подпирающему крышу. Гимнастерка его расстегнута. Он курит смятую папиросу и смотрит, как вдоль песчаной дорожки строится неровная цепочка новобранцев. Заспанный "дед", в такой же, как у Кухтика, расстегнутой гимнастерке, вышагивает перед строем.
- Значит, так. Слушай сюда, салабоны. И всем повторять за мной: "Десять заповедей салаги..." Всем повторять!.. Первая заповедь...
Кухтику становится скучно, и он уходит обратно в казарму.
В коридоре прохладно и тихо. Дверь в комнату капитана открыта. Видно, как капитан, сидя за столом, беседует с незнакомым Кухтику человеком. На незнакомце офицерская форма с четырьмя маленькими звездочками на погонах и одной большой, покрытой красной эмалью звездой на груди. Сидит он, сутулясь, не касаясь спинки хлипкого стула. Одна нога его странно вытянута. В руке держит он черную полированную палку.
- ...и так - каждый день, - доносится до Кухтика конец фразы, которую произносит человек с палкой.
- А самого-то тебя - где? - спрашивает его капитан.
- Да там же... Надумали, стратеги - мать их! - в горы десант кидать.
- Хреново, - говорит капитан.
- Это ещё не хреново. Я-то, считай, отделался... Пацанов жалко.
Кухтик видит стоящую на столе пустую бутылку и два пустых стакана возле нее.
- По уши влезли, Коля. По уши... - медленно произносит человек с палкой.
- Может, ещё за водярой послать? - хриплым голосом спрашивает капитан.
- Да не надо. Пойду я... А ты, Коль, заходи как-нибудь. Теперь-то уж я здесь буду. Отвоевался... - отвечает ему сгорбленный человек. Он тяжело поднимается и, опираясь на палку, идет к двери.
Кухтик отступает назад. Два человека в одинаковой форме выходят из капитанской комнаты и направляются к выходу. Там они с минуту стоят, глядя, как по асфальтовому плацу марширует горстка новобранцев.
- Ну, а вообще-то... как там? - спрашивает капитан, обращаясь к человеку с палкой. - Ну, ежели вообще?..
Человек с черной палкой долго молчит, потом, так и не ответив, переступает порог казармы. Выйдя на крыльцо, он останавливается, поворачивается к капитану и произносит только одно слово:
- Дерьмо.
* * *
- Дерьмо! - сказал Кирилл Рогозин, наклонившись через стол к академику Иванову-Бермудянскому. - Прошу прощения за грубость, но все, что написано в этой бумажке, уважаемый Николай Илларионович, дерьмо. Так и можете передать нашим анонимным товарищам.
