Джон Уиндем - Золотоглазые
Клумба, слева перед зарослями кустарника, пестрела красками, как и прежде — ну, возможно, немного ярче; было такое ощущение, что цветы со временем становятся чуть резче в своих очертаниях, оставаясь все же восхитительными.
Рощица за оградой, однако, немного изменилась, прибавилось больше молодых деревьев, а некоторые из тех, что побольше, исчезли. Между ветками, там где в былые времена не было никаких соседей, проглядывала черепичная крыша. Если бы не это, можно было бы забыть на мгновение всю прожитую жизнь.
Послеполуденная дремота, когда отдыхают птицы, жужжание пчел, нежный шелест листьев, стук мяча о ракетку с теннисного корта за углом, и случайней выкрик счета. Это мог бы быть любой солнечный летний полдень из 50 или 60 прожитых лет.
Миссис Долдерсон улыбнулась всему, что она так любила, любила еще тогда, когда была девочкой, а теперь еще больше.
В этом доме она родилась, в нем она выросла, вышла замуж, вернулась в него после смерти отца, вырастила двух детей, состарилась… Через несколько лет после второй войны она чуть было не потеряла его — но не совсем, и вот она все еще здесь…
Это Харольд сделал такое возможным. Умный мальчик и чудесный сын. Когда стало совсем ясно, что она больше не сможет содержать дом и его придется продать, это Харольд смог уговорить правление своей фирмы купить его. "Их интересует, — сказал он, — участок, как и любого другого покупателя". Сам по себе дом теперь уже не имел почти никакой ценности, но месторасположение его было удобным. По условию продажи 4 комнаты на южной стороне были превращены в квартиру, которая предназначалась для нее на все оставшиеся дни жизни. Остальное стало общежитием, обеспечивающим жильем где-то около 20-и молодых людей, работавших в лабораториях и конторах, которые располагались теперь на северной стороне, на месте конюшни и части выгона. Когда-нибудь, она знала, старый дом снесут, она видела чертежи, но в настоящем, пока она жива, оба они, и дом, и сад с юга и запада, могли оставаться нетронутыми. Харольд заверил ее, что они не понадобятся еще лет 15–20, намного дольше, чем ей будет нужно…
Не жалеет она по-настоящему, спокойно думала миссис Долдерсон, и того, что надо уходить. В старости становишься бесполезной, а теперь, когда ей было необходимо кресло на колесах, еще и обузой для других. У нее появилось чувство, что она уже не принадлежит этому миру, что она стала посторонней в мире других людей. Он так изменился, этот мир: сперва она перестала его понимать, когда же мир еще более усложнился, оставила всякие попытки понять его.
Харольд был милым мальчиком, и ради него она старалась не казаться слишком глупой — но часто это было трудным для нее…
Сегодня за завтраком, к примеру, он был так возбужден из-за какого-то эксперимента, который они должны были провести после полудня. Ему необходимо было поговорить о нем, хотя даже он должен был знать, что практически ничего из его речи она понять не могла. Что-то опять про измерения — это более всего запало ей в память, но она только кивала и не пыталась вникать дальше. В последний раз, когда возникла эта тема, она заметила, что в ее молодости их было только три, и она не могла понять, как даже самый сильный прогресс в мире мог добавить еще что-то. Это дало ему повод прочесть целую лекцию про взгляд математика на мир, существование которого он, очевидно, был в состоянии воспринимать лишь через серию измерений. Даже момент существования относительно времени был, казалось, своего рода измерением. "С философской точки зрения…", — начал объяснять Харольд; тут она сразу же потеряла ход его мыслей, он вел прямо к неразберихе. В душе она была уверена, что в ее молодости философия, математика и метафизика, как науки, были в достаточной мере раздельны — в теперешнее же время они, как оказалось, были совсем непонятно соединены вместе. Поэтому, на сей раз, она слушала молча, издавая тихие, подбадривающие восклицания, пока он уныло не улыбнулся и не сказал, что она была так мила и терпелива с ним.
После того он обошел вокруг стола и поцеловал ее нежно в щеку, положа ей руку на плечо, и она пожелала ему удачи в послеобеденном таинственном эксперименте. Потом вошла Дженни убрать со стола и подкатила ее ближе к окну…
Тепло сонливого послеполуденного времени унесло ее в полудрему, на 50 лет назад, как раз к тому дню, когда она сидела у того самого окна — конечно же, и не помышляя о кресле-качалке, ожидая с болью в сердце Артура…, а Артур так никогда и не пришел…
Странно, как порой все решает случай. Если бы Артур пришел в тот день, она почти точно вышла бы за него замуж. И никогда бы не родились Харольд и Синтия. У нее были бы, конечно, дети, но не Харольд и Синтия. Какая странная, случайная вещь — чье-то существование… Только сказав "нет" одному человеку и "да" другому, женщина дает, возможно, существование потенциальному убийце… Как глупы они все в теперешние дни, пытаясь увязать все вместе, сделать жизнь безопаснее, в то время как за их спиной, в прошлом каждого, простирается в бездну, заполняемый случаем, ряд женщин, сказавших "да" или "нет", как им это вздумалось…
Странно, к чему ей теперь вспоминать Артура, должно быть, годы прошли с тех пор, как она думала о нем…
Она была совершенно уверена, что он сделал бы ей предложение в тот день. Это было до того, как она впервые услышала о Колине Долдерсоне. И она согласилась бы. Да, да, несомненно.
Но объяснений никаких не последовало. Она никогда не узнала, почему он не пришел тогда — или после. Он так и не написал ей: 10 днями или, скорее, 2-мя неделями позже была краткая записка от его матери, сообщавшей, что он был болен, и что доктор посоветовал отправить его заграницу, Но после этого — ничего больше до того дня, когда она увидела его имя в газете, более 2-х лет спустя.
Она некоторое время очень сердилась, конечно, испытывая уязвление в своей девичьей гордости и даже душевную боль.
И все-таки кто знает, что было бы лучше в конце концов? Были бы его дети так же дороги ей и настолько добры и умны, как Харольд и Синтия…
Такая неопределенность случая… Все эти гены и другие вещи, о которых они говорят теперь…
Глухой стук теннисных мячей прекратился, игроки ушли скорее всего обратно к своим ремонтным работам.
Продолжали деловито жужжать пчелы, там же с дилетантским и беззаботным видом порхали с полдюжины бабочек. За ними мерцали в поднимавшемся от земли тепле деревья. Послеполуденная дремота стала всесильной. Миссис Долдерсон не сопротивлялась ей. Она откинула назад голову, смутно отметив про себя, что где-то начался другой жужжащий звук, выше по частоте, чем у пчел, но не настолько громкий, чтобы раздражать. Она сомкнула веки…
