Геннадий Прашкевич - Шкатулка рыцаря (сборник)
– Уехал, наверное.
– Почему так думаешь?
– Будь тут, появился бы…
– Скажите, Аня, а Иван… Ну, Лигуша… Он что, прижимистый?
– Лигуша-то! – Анечка снова вспыхнула, сжала кулачки. – Чай заказывает, высчитывает всё до копейки. На свалках ржавые гвозди подбирает. Хламом весь дом забил…
Беляматокий.
Шурик с сомнением смотрел вслед Кошкиной.
Что-то не сходилось в словах Лёни Врача и Анечки. «Рожден, чтобы быть убитым». Как понять такое? И зачем Соловью понадобилась папка Врача, если, конечно, она именно Соловью понадобилась? Пожалуй, пора к Лигуше! – решил Шурик. Если укажет, где мой бумажник, обед закажу на двоих.
Шурик снова вышел на Зеленую.
Яркий ковер ряски под трансформаторной будкой.
Покосившийся штакетник, седая лебеда, просевшие деревянные домики.
Заросли одичавшей малины. На дороге в сухой пыли, топорщась, встряхиваясь, купались куры. Петух орал, уставясь во что-то плавающее перед его полусумасшедшими глазами. Недостроенная гостиница.
– Барон… Барон…
Причитая, подхватывая на ходу подол серой юбки, обогнала Шурика не старая, но какая-то сильно запущенная женщина. Космы некрашеные, кофта мятая. Истошно воя, обогнала женщину празднично сверкающая пожарная машина. Что за суета, черт возьми? Свернув в переулок, Шурик сразу оказался на пустыре, поросшем старым крыжовником. По вытоптанной траве пожарники в брезентовых робах бодро раскатывали плоский пожарный рукав. Над толпой зевак торчал знакомый Шурику парагваец в голубых штанах и в белой рубахе. В свете дня усы парагвайца несколько поблекли, выглядел он пасмурно. Не сгибаясь, длинной рукой раздавал зевакам тоненькую красно-синюю книжицу.
– Есть только два пути… только два… – пропитым голосом вещал он. – Один путь – широкий, торный, он ведет в ад… Другой, узкий, запутанный, он многим не по ноге… Это путь в небо, к спасению… Так в этой умной книжке написано, сами прочитаете… Не рвитесь на пути широкие, торные, думайте, какой путь избрать… Берите скорее книжки, берите. У нас в Асунсьоне они бесплатно.
Одна из книжиц досталась и Шурику.
Он, не глядя, сунул ее в карман, спросил соседку:
– Что люди-то собрались? Что там увидели?
Соседка неодобрительно оглянулась:
– «Чего-чего». Шурф.
– Какой шурф?
– Глубокий.
– Ну и что?
До женщины вдруг дошло, что Шурик еще ничего не знает. Обрадовалась. Мгновенно подобрав вялые губы, зашептала: «Шурф там… Старый, брошенный… А этот, видишь, – плюнула она в сторону парагвайца, – мотается, как… – Нужного сравнения женщина не нашла. – И без его книжицы понятно, где честному человеку не следует ходить…»
Шурик вытащил книжицу из кармана.
Пламя ада злобно пыхнуло ему прямо в лицо.
На черном фоне обложки жгучее алое пламя выглядело особенно зловеще, и одно за другим полыхали выстроенные столбиком слова:
убийство
эгоизм
азартные игры
клевета
зависть
сплетни
скверные мысли
непослушание
гордость
злость
неверие
похоть
ненависть
жадность
прелюбодеяние
месть
воровство
обман
пьянство
непочтение к старшим
неприличные разговоры
Что ни слово – то в цель!
Особенно потрясли Шурика неприличные разговоры.
– Мы тут чуть не с ночи ожидаем. – Соседка схватила Шурика за руку. – Мы тут чуть не с ночи стоим ждем, а он эти свои книжицы распихивает. Эй, Сашка! – вдруг заорала она. – Катись отсюда!
И крикнула пожарникам: «Заливай!»
– Ага, ты подскажешь, – огрызнулся старший пожарник, в потертой брезентовой робе, в помятой каске. – Воды у нас хватит, но вдруг там живое существо? Стонет же в шурфе, нам слышно. Мы лучше веревку бросим.
– Барон… Барон… – простонала рядом женщина, обогнавшая Шурика по дороге к пустырю. Подол серой юбки она держала в руке и испуганно прислушивалась к разговорам. На женщину сочувственно оглядывались.
– Видишь? – сказал парагваец старшему пожарнику и высоко поднял руку с устремленным к зениту кривым пальцем. – Кругом страдания!
И тоже не выдержал:
– Заливай!
– А если живое там?
– Наш всплывет, а чужой пусть тонет.
– Нет, так не пойдет. Лёшка, кидай веревку!
Веревка полетела в глубокий шурф. Толпа замерла. Парагваец грозно насупился: «Только чистосердечное раскаяние… Иначе никак… Чистосердечное… Наш, он всегда всплывет…»
Парагвайца не слушали.
Все напряженно следили за веревкой.
Вдруг кто-то буквально взвыл: «Вцепился!»
– Ага! – торжествующе потряс кулаком пожарник. – А вы, бабы, тоже мне, заливай, да заливай, будто мы какие-то заливальщики.
И крикнул:
– Берись, мужики!
– О, Господи! – заволновалась толпа.
– Наверное, Барон зубами в веревку вцепился…
– Да не может там быть Барона…
– Тягай!
Толпа ахнула.
После мощного рывка, как пробку из бутылки, выбросило из шурфа толстого холеного борова. Он был испачкан глиной. Щурился, как меньшевик, а веревкой, наоборот, был перевязан крест-накрест, как революционный матрос пулеметными лентами.
Толпа взвыла: «Барон привязался!»
«Смотрите, – взвыла толпа. – Сам привязался!
Шурик обалдел. «Хрю-хрю, брыкающийся окорок». Как может боров сам привязаться веревкой? «Это что же такое? – спрашивал он вслух растерянно, ни к кому отдельно не обращаясь. – Как такое может быть?» А Барон, отряхиваясь, похрюкивая, близоруко разглядывал людей. Веревку с него сняли. Знаю я что-то, знаю, намекали узкие глазки борова. И только сейчас, смахнув с лица слезу, владелица Барона какой-то хворостиной вытянула борова по круглой спине.
Взвизгнув, Барон бросился в переулок. Подхватив подол, кинулась за ним и хозяйка.
«Путь широкий ведет к погибели… – бормотал парагваец. – Сами видите…»
– Сворачиваемся! – приказал старший пожарник.
Но кто-то призвал к тишине:
– Слышите?
Толпа опять притихла.
Черный провал шурфа притягивал как магнит.
– Да лейте туда, наконец, воду! – крикнула женщина, осуждавшая бесплатные книжицы парагвайца. – Что всплывет, то и всплывет. Хуже не будет!
– Затопить! – решила толпа.
Старший пожарник неуверенно оглянулся.
Крутые физиономии помощников сияли готовностью.
Затопить? Да нет для них проблем! Но главный пожарник и на этот раз добро не дал, снова в шурф полетела веревка. Сбив мятую каску на ухо, главный пожарник наклонился над черным провалом.
