Игорь Росоховатский - Утраченное звено (сборник)
«…с поправкой на то, что вы…»
Невероятным усилием заставляю себя подумать о Другом — о матери, которая ждет моего возвращения. Если меня не станет, жизнь потеряет для нее всякий смысл. Из четырех ее детей в живых остался я один. Единственная надежда. Хотя бы ради нее я должен выжить.
Еще столб вырастает как из-под земли. Руки сами собой рвут баранку вправо. Они умные — мои руки. Что-то в них перешло от материнских, заботливых и теплых. Что-то им досталось от тех, хотя бы ум. Они точно знают, на сколько повернуть руль. Там, где мозг не успел бы ничего определить, они знают все сами. Если бы только мозг не мешал им. Даже не мозг, а память: «…с поправкой на то, что вы неудачник».
Удар. Руль, разрывая куртку и кожу, входит в грудь. Хруст стекла. Его заглушает еще какой-то звук. Успеваю понять, что так хрустят мои кости. Но то последний кадр, еще проявленный сознанием. Тьма…
…Ночь. Свет фар. Бегут навстречу двумя разорванными частями хоровода белые березки. Промелькнули, исчезли. А мечи света уже выхватывают спуск к мосту.
С молчаливым укором качнулась навстречу обугленная вершина дерева. Черный комок тяжело взлетает с нее. Это ворона, напуганная светом фар.
Зачем я опять мчусь навстречу собственной гибели? Сейчас приторможу, выключу зажигание.
Но вспоминаю о невесте, о нежности, светящейся в прозрачных мочках ее ушей, о тонкой, как на мраморе, голубой жилке на виске. Если я все сделаю, как велено, то получу премию, мы сможем пожениться, поедем к теплому морю, к пальмам. Мы будем лежать рядышком на горячем песке, лежать неподвижно, в знойной истоме. Неподвижность — вот о чем я мечтаю! Она мне необходима хотя бы на некоторое время, чтобы стереть в памяти мелькание столбов и домов.
Иногда я завидую самому себе — такому, каким был двадцать четыре года назад. Тогда моя жизнь только начиналась, я был защищен от этого мира ураганных ветров и бешеных скоростей, от завистников, недоброжелателей, от друзей и врагов, от понуждающих и приказывающих. И когда я женюсь, когда появится мой сын, ему вначале будет так же уютно и покойно.
Увы, все это мечты. Чтобы они исполнились, нужно мчаться сквозь ночь, разрезая ее на неровные части ножницами лучей. Нужно выжимать из двигателя, из шасси, из передач все их резервы, нужно испытать не только конструкцию, но и само железо на прочность.
Я не просто гонщик-спортсмен, а шофер-испытатель. Я должен проверить опытный образец автомобиля, чтобы конструктор мог внести изменения в модель.
Ночь, как летучая мышь, бесшумно летит прямо на меня, расправив черные крылья. Она пытается убаюкать меня, приглушить тревогу, а вместе с ней и готовность принимать мгновенные решения.
Колонна машин мчится навстречу. Фары слепят. Включаю и выключаю свет. Успеваю заметить, что мост внезапно кончается, обрывается, будто срезанный ножом. Передо мной — бездна. Лечу в нее вместе с машиной. Удар. Тьма…
…На экране моей памяти, где-то в самом верхнем углу, светится голубоватое оконце. В нем мелькают тени. Неясные, расплывчатые… И все же я вспоминаю десятки своих смертей, сопровождающихся такой болью, для которой названия не придумать…
Когда это было? Вокруг — черные воронки, серые, как тучи, цинковые гробы. Серые гробы на зеленом поле обивки кабины…
Дублер торопит меня, постреливает то вправо, то влево, хотя никого живого не видно. Все равно оставаться _вне машины_ опасно. Каждую секунду риск возрастает. Опасность не только во вражеской пуле. Сам воздух здесь опасен. Бактериологические бомбы сделали его С-средой, между собой мы назвали ее сверхбиологической. Однажды я уже пробыл из-за аварии _вне машины_ на пять минут дольше — потом у меня выворачивало внутренности, лихорадило.
Затем мне стало легче.
Легче ли? Смерть — облегчение? Но разве тогда я умер? Может быть, оклемался для новых мук, новых сражений?
Умер я позже. Был убит прямым, попаданием снаряда. На этот раз повезло — боли не успел почувствовать. Сгорел мгновенно в ослепительной вспышке.
Никто не плакал обо мне. Оказывается, я холост, нищ, убог. И в армию взяли вместо кого-то другого, более удачливого. И погиб я вместо дублера…
Оказывается, у меня есть сын. Внебрачный. Каприз дамочки, муж которой — в далеком плаваньи. Сын — единственная отрада моя, свет в оконце. И вот я уже не хочу умирать вместо дублера. Посылаю его устранять поломку, а потом мучаюсь с ним — заболевшим. Боюсь заразиться, а совесть не позволяет мне выбросить его из машины. Он не знает, какую роль в его жизни сыграл мой сын, а сын ничего не знает ни о дублере, ни о моих сомнениях.
Все ж я заразился. И когда нестерпимый жар расплавляет мое сознание, я успеваю подумать, что ничего не выиграл для дублера, проиграв так много для себя и для своего сына. И еще я подумал, что в следующей жизни мне надо бы стать умнее…
Уже тогда я был уверен, что снова оживу в новой ипостаси. Эта уверенность была связана с окошком моей памяти. Уже тогда я начал кое-что подозревать и потихоньку вел поиски. Однажды обнаружил непонятно откуда взявшийся прозрачный провод, уходящий в скалу.
Я пробовал расспрашивать своих товарищей по училищу, по батальону. Но никто из них не мог сказать ничего существенного, ни с кем не случалось ничего Подобного, никто не возрождался после своей смерти, во всяком случае, не помнил своей прежней жизни. Не раз мне приходила в голову мысль: не сошел ли я с ума? Это явилось бы наиболее простым и правдоподобным объяснением моих превращений. Раздвоение сознания и все такое Прочее… Но сумасшедший ведь не считает себя сумасшедшим…
Однажды, когда сомнения одолели меня и стало совсем невмоготу, я обратился к психиатру. Он обследовал меня и признал совершенно нормальным. Назначил мне консультацию к другому врачу. Но наутро состоялась дуэль. Черный зрачок глянул на меня пронзительно, мгновенно вселив предчувствие, что врач не понадобится. Так и случилось — я был убит пулей в сердце.
Помню удар, рывок, ожог, страшную боль. Затем меня закружило в огненном лабиринте, раскрутило, как юлу, перед глазами мелькали красные, зеленые, фиолетовые круги. Выходит, смерть, — подумал я, — вовсе не такова, как мы ее представляем, — не беспробудно черна, иногда она обладает таким вот разноцветьем, такими сочными, яркими красками. Прав кто-то древний, сказавший, что «после смерти в смерти нет ничего плохого». Нужно лишь терпеливо пережить, стерпеть, перенести ее. Может быть, он тоже был хорошо знаком с ней и видел такую радугу? Но я-то знаю, что после смерти может быть нечто худшее — новая жизнь с новыми, еще более страшными муками…
…Оказывается, у меня есть семья. Мою жену зовут Эмилией. Это хрупкая белокурая женщина, нежная и взбалмошная. У нее маленький рот и золотистый пушок на затылке. Настроение у нее меняется каждую минуту.
