Октавиан Стампас - Великий магистр (Тамплиеры - 2)
- Я знала его, - прошептала Анна. - Это был отъявленный мерзавец.
- Молчите! - зашипел на нее Алансон.
Спустя некоторое время, шум в зале возобновился, а рыцари стали вспоминать военные подвиги Боэмунда. То тут, то там начал раздаваться смех, поскольку покойный был отчаянным храбрецом и таким же отчаянным шутником. Слава его гремела от Нормандии до Египта, и даже враги уважали его за доблесть, хотя и боялись изощренного коварства. Беспринципности его не было границ: будучи злейшим врагом византийского императора Алексея I Комнина, отца Анны, он не раздумывая принял вассальство и признал его своим сеньором, когда этого потребовали обстоятельства. А потом отрекся, когда обстоятельства повернулись в другую сторону.
- Что вы скажете о Боэмунде? - повернулась Анна к Людвигу фон Зегенгейму. - Вы ведь были в том походе на Иерусалим?
- Достойнее рыцаря трудно сыскать, - ответил сорокалетний граф. - В долине Догоргана, когда мы стояли лагерем, на нас неожиданно напали турки Солимана, собравшего свои силы после бегства от стен Никеи. Началась резня. Турки устремились в лагерь, не щадя даже пилигримов, которые шли с нами: ни детей, ни женщин, ни стариков. И лишь благодаря Боэмунду, который сумел сплотить и построить войска, мы смогли дать некоторый отпор и продержаться, пока не подоспели рыцари Годфруа Буйонского.
- Но я слышал, - произнес сидящий напротив Фульк Анжуйский, - что это он отравил бедного Хороса, князя Эдессы, когда тот усыновил его. Причем через две недели после сего смешного обряда?
- И это было, - спокойно ответил Зегенгейм. - В одном человеке могут таиться и вершины, и пропасти. Но без Боэмунда мы бы не одолели сельджуков.
- Но травить своего отчима, словно крысу! - вспыхнул Фульк.
Зегенгейм осторожно поставил свой кубок и посмотрел на юного графа.
- Я бы желал, чтобы вы побывали в Леванте и прошлись, как Боэмунд перед неприятельским войском, не обращая внимания на тучи устремленных в тебя стрел, - сказал он ровным голосом.
- Чушь! - крикнул Фульк, багровея от выпитого вина. К их столу устремился один из герольдов.
- Господа! Господа! - воззвал он. - Умерьте свой пыл до королевского турнира, осталось всего три дня!
А принцесса Анна, не в силах совладать с собой, снова взглянула в сторону Гуго де Пейна. Но его место оказалось пусто. И неожиданно для себя, она почувствовала, что огорчена этим. Исчез и хозяин замка - граф Шампанский.
- Герцог Гильом Аквитанский граф Пуату исполнит песню собственного сочинения! - объявил герольдмейстер, стукнув жезлом об пол. Старика выкатили прямо в кресле на середину зала. Его все еще сохранившие цепкость пальцы держали лиру, а рядом встали два музыканта; один - с флейтой, а другой - с терподионом, в котором от ударов звучали разные стержни, пластины и колокольчики. Голос знаменитого трувера был слаб, и поэтому рыцари притихли, напрягая слух:
Я любовь пою, пылая
Дева мне мила младая,
Белокурая, живая,
Вся белее горностая,
Краска лишь у губ иная
Алая, как роза мая...
Остальные двенадцать куплетов трувера были в том же тоне, где Гильом признавался в любви к юной пастушке. А закончил старый герцог так:
Если б мне подругой стала,
В сердце б радость клокотала,
И душа бы, как бывало,
Не спешила в бой нимало,
Мне б дала отрад немало
Верность пылкая вассала.
Если б небо дар послало
Впредь забот душа б не знала!
Мало кто из рыцарей понял, о каком даре просил небеса дряхлеющий трувер, но все бурно выразили свой восторг.
- Победит герцог, - произнесла Анна Комнин. - По традиции.
- Не торопитесь, - остерег ее Алансон. - Под занавес припасена еще одна жемчужина. Некий Жарнак, приехавший из Клюни. Говорят, его голос напоминает пение сирен.
А в это время граф Шампанский и Гуго де Пейн прогуливались по длинному коридору возле зала. Мимо них сновали слуги с подносами, почтительно склоняясь в поклонах. Возле выставленных в галереи рыцарских доспехов спал настоящий, живой рыцарь, вытянув ноги.
- Отнесите его в покои, - приказал граф мажордому, следовавшему за ними. Узнав о намерении своего вассала отправиться в Святую Землю, граф размышлял. У него имелись свои причины на то, чтобы всемерно сопутствовать этому предприятию. Причины эти косвенно касались и той тайны, которую открыл перед смертью отец Гуго своему сыну. Всматриваясь в непроницаемое лицо де Пейна, граф задумался, колеблясь: можно ли посвятить крестника в те замыслы, которые он лелеял? Искренно любя Гуго, он все же решил обождать, поскольку замышляемое им могло преобразить даже самого верного человека - и оттолкнуть. Но присутствие Гуго в Иерусалиме в дальнейшем помогло бы решить многие вопросы, если бы контроль за его действиями находился в его, графа Шампанского, руках. А как это сделать - он знал. И граф дал согласие своему крестнику, благословляя его в путь.
- Через свои каналы я извещу, Бодуэна I, своего старого приятеля, о том, чтобы тебе была оказана всяческая помощь, - сказал граф, обнимая Гуго. - Но помни, что ты представляешь прежде всего Шампань, откуда ты родом - и никогда не должен идти против наших интересов. И еще об одном прошу тебя.
- О чем, граф?
- Возьми с собой одного рыцаря, которого я укажу.
- Я не могу отказать вам, - произнес Гуго, хотя ему и не была по душе эта просьба. - Пусть будет так.
- Когда вы отправляетесь?
- Через месяц. Общий сбор в моем замке, в Маэне.
- Прекрасно. Ну а теперь, вернемся в зал и продолжим наше веселье.
Когда они уселись на свои места, молодой трувер из Клюни Жан Жарнак, хрупкий, импульсивный блондин, уже заканчивал свою балладу, а в зале стояла гробовая тишина: некоторые рыцари застыли с поднятыми кубками и нанизанными на кинжалы кусками баранины, слуги перестали сновать меж столами, а шуты кривляться, даже пораженный голосом певца герцог Аквитанский приподнялся со своего кресла. А Жарнак, перебирая восемь струн мандолины, допевал свою песню:
Одним судьба дает, других карает.
Тот получает все, а тот теряет,
За горем радость в беглой смене дней.
Так смерть приносит в черном одеянье
Несчастным - то, что им всего желанней,
Счастливым - то, что им всего страшней!
Едва он окончил, как рыцари восторженно загудела, восхищенные его пением. Анна с изумлением глядела на молодого трувера, а вишневые глаза ее еще больше расширились и потемнели от испытываемого ею наслаждения. Триумф Жана Жарнака был полным. Сам герцог Аквитанский, с трудом поднявшийся с кресла, подошел к нему и, обняв, поцеловал, как бы передавая ему свой лавровый венок лучшего поэта и певца Франции. Принцесса Анна обернулась к Алансону.
