Ежи Жулавский - Победитель. Лунная трилогия
Вудбелл постоянно допытывается, далеко ли еще. Ему хотелось бы как можно скорее оказаться на полюсе, а тем временем от Синус Эстуум мы не проделали еще и половины пути. Ужас охватывает меня, когда я об этом подумаю! По-моему, он уже забыл об отдаленности полюса. Постоянно с тоской говорит о полюсе, о воздухе и воде, как о вещах, которые мы найдем уже завтра — тем временем не вызывает сомнений, что завтрашнее утро, хоть и весьма отдаленное, не принесет нам больших перемен. Томаш по мере того, как силы у него убывают, все сильнее верит в свое выздоровление. Строит планы на будущее, обсуждает свою жизнь с Мартой… Я очень боюсь этой его веры: на Земле говорят, что это плохой знак у больного.
Марта терпеливо выслушивает его со своей обычной грустной улыбкой. Как она должна страдать! Ведь не может же она не знать, что он умирает.
В Поперечной Долине, 82 часа после полудня.
Какой-то внутренний голос говорит мне, что все напрасно. Отчаяние охватывает меня, потому что я хочу, чтобы он жил, тем более, что чувствую у себя в мозгу мерзкую, отвратительную змею, которая, против моей воли, нашептывает мне: «Если он умрет, Марта достанется одному из нас, может быть, тебе…» Нет, нет! Он должен жить, должен а если умрет, я знаю, что и Марта последует за ним. И что тогда? Что тогда? Зачем мы останемся здесь? С какой целью?.. Я когда-то жаловался, что мы двое находимся здесь, чтобы служить Марте и Томашу, а теперь чувствую, что эта служба — единственное оправдание нашего существования здесь. С их смертью начнется и наше умирание, потому что мы ничего не сможем воспроизвести, образовать новую жизнь, и наша жизнь и работа никому не будут нужны, даже нам самим…
Вот если бы после смерти Томаша Марта осталась бы в живых, если бы одного из нас, может быть, меня, обвила руками за шею, прильнула к губам, как теперь к Томашу… Я чувствую, как будто горячая волна разливается у меня в груди, перехватывая дыхание и разливая огонь по всем жилам…
Прочь, прочь все эти мысли! Впрочем, этим единственным мог стать Варадоль… Нет, лучше бы этой женщины никогда не было с нами! Я чувствую, что невольно начинаю желать смерти Томаша и ненавидеть Варадоля… А она сидит спокойная, всматривающаяся в лицо умирающего любимого…
Вудбелл не хочет умирать, так отчаянно он борется со смертью. Каждую минуту, наперекор собственным мыслям, он говорит, что будет жить, и требует от нас подтверждения. Мы неискренне делаем это, одна только Марта кивает головой с глубоким убеждением и повторяет низким певучим голосом: «Ты будешь жить… ты мой…» При этом глаза у нее туманятся от блаженства и упоения… Неужели она и в самом деле верит, что этот высохший труп без сил, без капли крови в жилах будет жить?
Однако чего бы я ни дал за то, чтобы он жил!
В полдень мы не останавливались. Прежде всего, жара уже не была такой сильной, как в предыдущие дни, по причине нашего продвижения к полюсу, а потом — состояние Томаша вынуждает нас спешить. Мы проделали уже большой отрезок пути от склонов Платона и находимся на середине Поперечной Долины, а до захода солнца надеемся достичь Моря Морозов.
Около полудня, миновав мелкие, рассыпанные по плоскости скалистые возвышения, мы неожиданно оказались у широкого входа в долину. Отвесная стена Альп обрывается тут к востоку, прерванная огромным ущельем. Плоскость Моря Имбриум заходит сюда широким полукругом, сужающимся к долине, заваленной у входа огромными скалистыми обломками, выступающими вперед гигантским нагромождением высотой в несколько сот метров. По другую сторону этого полукруга возвышается лунный Монблан высотой около четырех тысяч метров.
Мы немного поколебались, прежде чем въехали в долину. Нас испугало это нагромождение скал. Если такие нагромождения будут еще попадаться на нашем пути, путешествие наше вместо того, чтобы стать короче, только удлинится, так как придется каждый раз подниматься по крутым склонам.
Варадоль снова вынул фотографические снимки поверхности Луны. Они уже много раз подводили нас, последний раз на Платоне, но не было иного способа ориентации на месте. В конце концов, после короткого размышления, мы отважились углубиться в долину. К этому решению был причастен и Томаш. С упрямством больного, который не терпит возражений, он настаивал на том, чтобы мы повернули на север, так как он знает, что увеличение пути за счет огибания Альп через Палюс Небуларум убьет его несомненно.
Что с этим человеком сделала болезнь! Когда-то решительный, мужественный, спокойный, полный самообладания, он превратился в капризного и упрямого ребенка. То ругается на нас ни за что ни про что, то просит прощения и умоляет, чтобы спасли его… Но мы предпочитаем это состояние, нежели полный упадок сил, когда он целыми часами лежит навзничь, похожий скорее на мертвеца, нежели на живого человека.
Разговаривает он достаточно бодро, как будто хочет при звуке собственного голоса убедиться, что еще жив. Только, когда кто-либо из нас случайно упомянет о его несчастном случае, он немедленно замолкает и дрожь пробегает по его телу, а в глазах застывает тревога. Напрасно я пытаюсь разгадать, что за тайна содержится во всем этом…
Полдень уже прошел, когда мы остановились перед нагромождением, закрывающим вход в долину. С большим трудом нашли дорогу, которая позволила нам взобраться наверх. Остановившись на возвышении, мы обернулись, чтобы еще раз взглянуть на Море Имбриум, которое через минуту должно было навсегда исчезнуть с наших глаз. Что касается меня, то признаюсь, не без сожаления прощался с этой равниной, хотя мы ничего не нашли на ней, кроме трудов, страданий и отчаяния… Удивительно все-таки человеческое сердце! Мы двигались по этой равнине целых два месяца, от полудня до полудня с одним только желанием, как можно быстрее ее преодолеть, а теперь оглядываемся на нее почти с тоской.
По долине мы двигаемся достаточно быстро и относительно легко. Больших нагромождений нам уже не встречается, а меньшие возвышенности не занимают всей широты долины и их удается объехать. Теперь солнце стоит на небе в таком положении, что освещает обе ее стороны. С каждой из сторон возвышается мощный горный вал высотой до четырех тысяч метров. Долина, шириной в несколько километров в самом начале, к северо-востоку сужается. Это выглядит так, как будто эти две мощные стены сближаются, все теснее сжимая нас. У меня такое впечатление, что мы движемся по огромному, вырубленному в стене коридору. Смотря перед собой, мы видим далекий выход из этого коридора, похожий на глубокую щель между белыми стенами, сквозь которую проглядывает небо. Не знаю, может быть, меня подводят глаза, но мне кажется, что это небо не такое черное, а звезды на нем менее многочисленные и блестящие. Это свидетельствовало бы о существовании менее разреженной атмосферы над Морем Фригорис… Барометр наш тоже медленно поднимается. Только бы довезти Томаша живым до такого места, где будет достаточно воздуха для его груди.
