Кир Булычев - Старый год
– Вы были раньше знакомы? Там? – неожиданно для себя спросил Егор у Кюхельбекера.
– Нет, я был арестован до того, как этот мерзавец появился в Петербурге. Я бы грудью заслонил Александра. Сашу Пушкина. Я звал его Сашей. Он меня – Кюхлей.
– Чудо, – сказал Егор, – что я с вами за одним столом сижу.
– К сожалению – трезвая реальность. С сумасшедшим тираном, бесправными низами и безнадежно слабой интеллигенцией.
– Но надо что-то делать!
– Вот именно! Я тут нашел несколько любопытных людей. Но не уверен, не являются ли они самозванцами. Один называет себя Кантемиром. Есть у нас граф Аракчеев. Вон там сидит.
Граф Аракчеев оказался высоким сухим джентльменом в милицейском мундире, увешанном множеством ветеранских значков.
– А Чапаева у вас нет? – спросил Егор.
– Ах, молодой человек, – сказал Кюхельбекер. – Вы еще не вжились в наш мир. У нас свои законы, свои обычаи, свои развлечения. Борьба с тиранами входит в их число. Есть Чапаев. Но сюда он не придет. Он с ветеранами.
Врет, вдруг понял Егор. Неизвестно как, но понял наверняка. И про Кюхельбекера врет, и про заговор, и, конечно же, про графа Аракчеева. Зачем только – непонятно.
– Может, вам было бы лучше вернуться? – спросил Егор. – Вернуться домой?
Старик засмеялся, и в смехе было слышно, какой он старый.
– Вряд ли кто-нибудь здесь захочет расстаться с бессмертием.
– С таким вот бессмертием?
Они встали, потому что кто-то сказал еще один тост и надо было подняться, чтобы чокнуться бокалами с водой.
– Я готова убить эту девчонку! – прошипела сидевшая напротив женщина в бархатном платье, которое было ей очень велико, и потому женщина казалась сбежавшей из шкафа вешалкой. Тем более что лицо у нее было размытое, с мелкими чертами, которые невозможно запомнить.
– Потерпи, – ответил граф Аракчеев, – и не надо шуметь. Здесь всюду уши.
– Пища – редкость, – объяснил Кюхельбекер. – Получение пищи – мощный стимул к заговорам. Равенства не бывает, молодой человек. Всегда кто-то пьет воду, а кто-то кушает пачули.
– Что кушает?
– Ты этого не знаешь, в твое время пачули вывелись. А в моей молодости в каждой речке плавали.
Император поднялся и громко сказал старику:
– Вилли, отведешь девчонку в покои номер два. Будешь выводить ее на кормежки и прогулки. Ежедневные проверки, контроль. Затем решу, как поступить.
Император показал толстой лапой на громадные песочные часы, стоявшие на полке над его головой. Раньше их Егор не заметил.
– Слушаюсь, Павел Петрович, – ответил Кюхельбекер, – Моя служба времени не подведет.
– Я тоже с ней пойду, – сказал Егор.
– Нет, – возразил император. – Сначала мы с тобой немного поговорим. Мне нужен свежий ум, мне нужно побеседовать с человеком, который только что прибыл с нашей исторической родины.
Император наклонился – наклоняться ему было трудно – и поцеловал Люську в щеку. Она даже не успела отстраниться, с опозданием отпрыгнула в сторону, опрокинув бокал. Бокал – вдребезги. Раздались аплодисменты.
Женщина с прической, похожей на луковицу, завопила от дальнего конца стола:
– Изменник! Ты же мне клялся!
Прихрамывая, она побежала к императору. В руке у нее не страшно поблескивал столовый ножик.
Император хохотал. Гости за столом тоже смеялись. Никто не старался остановить женщину.
Добежав до императора, она принялась тыкать в него ножом, нож ударялся в бронежилет.
– Щекотно! – хохотал император.
Остальные покатывались от смеха.
Неожиданно женщина повернулась – сколько силы в такой развалине! – и полоснула ножом по Люське. Та взвизгнула от боли. К счастью, Люська была в своем клетчатом пальто – никто не сказал, что перед обедом положено снимать верхнюю одежду.
Но и на пальто сбоку показалась кровь. Велосипедист, стоявший за императором, врезался клином между Павлом и Люськой и, обхватив женщину рукой за горло, рванул ее назад.
Император крикнул:
– Маркизу Люси спасти! Всех перебью, если с ней что-то случится. Ее кровь – драгоценность, я хочу насладиться каждой ее каплей!
Люська стояла, пошатываясь. Она прижимала руку к боку, и меж пальцев текла кровь. Вырвавшись из рук старика Кюхельбекера, который старался его поймать, Егор кинулся к Люське.
– Егорушка, – заплакала Люська, – Егорушка, за что меня?
– Все будет хорошо, Люська, ничего страшного не случилось.
– Я умру, да?
Дантес оказался перед Егором.
– Сюда! – приказал он. – Скорее.
Он шустро побежал по залу. Толпа любопытных раздалась в стороны.
Егор подхватил легкую Люську на руки и побежал следом за Дантесом. Он успел заметить табличку «Медпункт». Дантес толкнул дверь. Они оказались в небольшой комнате, где за занавеской стояла кушетка, покрытая белой простыней, стол с наваленными на нем бумагами, стеклянный шкаф с медицинскими приспособлениями. На полу была разложена детская железная дорога, когда-то такая была и у Егора. Человек в белом халате и белой шапочке с красным крестом стоял на коленях и подталкивал последний вагон поезда. Поезд подъезжал к вокзалу, и человек в халате начал гудеть, чтобы предупредить народ в игрушечном домике, что поезд прибыл по назначению.
Люська тихо плакала.
– Ты что здесь разыгрался, Фрейд! – завопил от двери Дантес. – А ну срочно за дело! Покушение!
– Подождет, – сказал человек в халате, не поднимая головы. – Ничего с ней не случится.
– Идиот! – кричал Дантес. – Она – новая избранница императора.
– Не первая и не последняя. У-у-у-у-у! – загудел снова доктор.
– Доктор, пожалуйста, – взмолился Егор. – Ей же плохо!
Доктор наконец-то поднял голову.
Он был маленький, из мятого лица торчала седая бородка, а над ней блестели голубые глаза.
Дантес в бешенстве ударил ногой по вагончику, тот взлетел и развалился.
– Вот этого я вам никогда не прощу, – сказал доктор, отпрыгнув в сторону, – вы изверг!
Егор положил Люську на кушетку.
– Уберите ее! – Доктор метался между остатками железной дороги и кушеткой. – У меня же простыня чистая. Где я другую найду!
– Я тебе сотню принесу, – сказал Дантес.
– А вы молчите! Вы не жилец на свете. Я вас уничтожу!
Дантес не испугался:
– Император срежет вам голову, прежде чем вы меня отравите.
Доктор потянул за край простыни, стараясь вытащить ее из-под Люськи.
– Не надо, – попросила Люська, – больно же!
– Странно, – сказал доктор. Он словно проснулся от звука Люськиного голоса. – Такое обильное кровотечение. Девочка, разденься, я тебя посмотрю.
Люська уже заняла все его внимание.
– Я не могу, – захныкала Люська, – мне больно.
