Беатриче кота Брамбиллы (сборник) (СИ) - Слезкин Юрий Львович

Мы прижались тесно друг к другу, слив свои губы, побежденные любовью.

И вдруг Вера судорожно вытянула руки, отводя мои плечи от себя, в ужасе широко раскрыв глаза.

— Назад! — в перехваченном дыхании крикнула она.

— Как назад? — не понял я.

— Ради Бога, скорее, скорее назад… умоляю тебя…

— Но почему? Что такое?

В ее голосе была ненависть.

— Я говорю тебе — едем домой, ты понимаешь, наконец!

— Опять вздор какой-нибудь, — возражал я, поморщившись. — Ты не можешь без этого.

Я еще чувствовал ее поцелуи на своих губах, и мне обидно было думать о чем-нибудь другом.

Она вспылила.

— Послушайте, шофер, возвращайтесь назад! Сейчас назад, на Петербургскую…

Я схватил ее за руку.

— Да постой, сядь же, успокойся…

Она совсем вышла из себя:

— Ах, ты не хочешь? Ты не хочешь?.. Так я сама! Сама…

Она открыла дверцу и выпрыгнула на дорогу. Автомобиль остановился далеко от нее. Я побежал к ней. Она подымалась с земли, обезумевшая от охватившего ее волнения.

— Ты не ушиблась? — спросил я.

— Нет… уходи, я пойду сама… ты подлый!..

— Но, голубка, зачем так волноваться? Если хочешь — мы вернемся, я, право, не думал настаивать.

Она, наконец, согласилась ехать со мною.

Мы повернули домой.

— Ну, вот мы и едем… успокойся же и скажи, что случилось…

— Ужас, ужас… — вместо ответа бормотала она. Руки ее дрожали, она не могла усидеть спокойно на месте.

Тогда я отвернулся и стал смотреть на мелькающие навстречу дома… Все во мне кипело от негодования.

Расстроить так нелепо, так грубо дивную прогулку! И ради чего? Я считал себя самым несчастным человеком в мире. За что люблю я эту женщину, эту истеричку?

Что с нею? Припадок… Она, быть может, слишком много выпила вина?.. Бедная, я все-таки очень грубо обошелся с нею. Мне стало грустно… Я обернулся к Вере и попробовал приласкать ее. Она брезгливо отодвинулась от меня.

Я принужден был молчать. Едкая жуть неприятно бередила сердце. Я не мог понять, откуда идет она, но чувствовал, что не в силах бороться с нею. Чем ближе к дому, тем становилось томительнее. Холодная окаменелость, тупое ожидание, какое должен чувствовать человек, стоящий под готовой оборваться на него лавиной, владели мною. Я смотрел перед собою, ничего не видя, боясь пошевелиться.

Наконец, автомобиль остановился.

Я никогда не забуду этого мгновения. Ни до, ни после того я не чувствовал такого почти физического ужаса. Мне кажется, что все, что я делал потом, — выходило само собою, без участия моей воли.

Вера с криком кинулась наверх по лестнице. Я следовал за нею.

Нас встретила нянька. Ее лица я не помню. Оно показалось мне белым бесформенным крутом.

— Что же? — спросила Вера.

Нянька забормотала что-то. В спальне горела свеча, спущены были шторы.

«Почему она зажгла свечу, — подумал я, — вот странная».

На кроватке лежала Женя. Лоб ее был прикрыт полотенцем. Девочка не плакала, а пищала, точно котенок, — совсем тихо и недоумевающе. Все ее тело колотилось в мелкой дрожи, ножки то сжимались в коленях, то вытягивались.

— Вот, вот, — шептала Вера.

Она не подходила к своей дочери, точно боялась ее, и только издали тянула к ней руки.

— Что же с ней такое, няня, что же с ней?

И вдруг упала на колени; ударилась головой об пол и зарыдала.

Я впервые слышал, как она плачет.

— Да Бог ее знает, — объясняла нянька. — Вышла в коридор, слышу, плачет… прибежала, а она, болезная, лежит на полу, головка разбита..

— Ну, успокойся, ну, я прошу тебя, — говорил я, склонясь над Верой, — ну, подыми лицо…

Она выпрямилась. Кулаки ее были сжаты, глаза горели, как угли.

— Уходи вон! — крикнула она мне в лицо. — Слышите! Я требую, чтобы вы ушли… У… подлый, подлый, подлый!

Она не находила слов, дрожащими руками разрывая на себе кофточку.

— Вот вам она — вот!

Она бросила мне клочки красного шелка.

— Да уходите же!.. Или вас нужно гнать палкой?

Она точно забыла совсем об умирающей дочери, полная бешеной ненависти.

Я вышел, в коридоре сообразил, что надо позвать доктора. Обиды во мне не было, все точно бесконечно далеко ушло от меня. Приведя доктора, я остался поджидать его в передней. Он вскоре вышел.

Мне даже не пришло в голову спросить его о Жене. Он сам обратился ко мне.

— Все напрасно — она не выживет. Сотрясение мозга, конвульсии…

Я еще раз заглянул в спальню. Вера стояла над кроваткой ребенка. Увидев меня, она молвила спокойно и холодно:

— Уходите сейчас же из дома и не приходите до завтра вечера. Слышите? Это моя последняя просьба. Если вы уважаете себя, вы ее исполните…

Я покорно вышел.

Все последующее выскочило у меня из сознания. Где я спал, с кем говорил, что делал — не помню.

На следующий вечер я вернулся домой.

Тихие, одинокие комнаты встретили меня. Впервые захолонуло сердце.

На своем столе я нашел конверт. В нем — три строчки:

«Прощай. Я уехала от тебя навсегда. Не старайся разыскивать меня. Напрасно — я никогда не вернусь к тебе. Вера».

Больше страха было во мне, когда я читал эти строки, чем тоски. Я не понимал того, что произошло. Я и теперь не понимаю, кто была моя золотокудрая Вера… Ясновидящая, мудрая нечеловеческой мудростью, или просто — психопатка? Не знаю…

1911 г., февраль.

ДУХ ПРОТИВОРЕЧИЯ ^{12}

Страшась двойственности всей своей жизни, которая, несмотря на кажущееся внешнее благополучие, была полна непонятным холодом тяжелого предчувствия, — я любил парадоксы за их противоречие затасканным истинам действительности.

Знакомы ли вы с тем чувством, когда страстно хочешь доказать себе и другим то, во что сам не веришь?

Это чувство — часть моей души. Невольно захватывает игра противоречия с самим собой и в конце концов доходишь до Рубикона, за которым начинается сумасшествие.

Ребенком я забавлялся, пугая своих братьев и товарищей, с горячностью доказывая существование всевозможных фантастических существ, в которых сам не верил. С годами эта страсть развилась.

Одно время у меня нашлись, среди товарищей, многочисленные последователи и мы даже основали особый кружок — «кружок противоречия». Но он просуществовал недолго, до того дня, когда один из членов догадался наконец доказать нам всем, что, собственно говоря, кружок этот вовсе не существует.

В этом кружке мы состязались друг с другом в измышлении самых невероятных положений, которые по жребию попадались тому или иному члену для доказательства.

Помню тот успех, что достался мне, когда я блестяще исполнил возложенную на меня задачу и доказал бытие дьявола.

Это было нелегко. Прежде всего, я твердо знал, что дьявола нет, во-вторых, я даже никогда раньше не задавался мыслью, что именно может он олицетворять, в третьих — я не был вовсе верующим человеком.

Но именно благодаря этим препятствиям я с еще большим рвением принялся за свой реферат — копался в богословских сочинениях, ломал голову над Апокалипсисом и трактатами схоластиков.

Мой парадоксальный ум вывел меня из затруднительного положения и блестяще опроверг общепринятое мнение, что лучше всего даются писателю те произведения, которые продиктованы ему его глубокой верой в их идею.

Говорю без желания рисоваться, что реферат мой превзошел всякие ожидания и его успех был вполне заслужен.

Но еще многозначительнее были те последствия, которые ему сопутствовали.

Я говорил уже, что такое жонглирование мысли доводило меня иногда до того, что я на время сам колебался в решении вопроса, — что же, наконец, правда, — то ли, что мы привыкли считать естественным, аксиомным, или та «жизнь в обратном представлении», которая создавалась путем мыслительных фокусов.