Фрэнк Херберт - «Если», 1994 № 08
— Хочу.
Стерн подождал.
— А в словах «Малышу три» — для тебя нет ничего отталкивающего?
Я молчал. Он подошел к столу.
— Сдается мне, ты уже не хочешь продолжать, так я понимаю?
— Не хочу.
— А если я, предположим, скажу тебе, что ты хочешь прекратить разговор, потому что вот-вот обнаружишь искомое?
— Почему ты не хочешь просто рассказать мне все, а потом поглядеть, как я буду реагировать на это?
Он покачал головой.
— Ничего не могу тебе сказать. Уходи, если хочешь. Я дам сдачу с твоей тысячи.
— Не собираюсь. — С этими словами я лег на кушетку.
Он не рассмеялся, не сказал «хорошо», никак не выразил своего одобрения, просто поднял телефонную трубку и дал указания:
— На сегодня прием окончен. — Потом он направился к своему креслу — туда, откуда мне его не было видно.
И опять тишина. Полная. Комната явно была с хорошей звукоизоляцией.
Потом я снова услышал его голос:
— Так что же это все-таки значит: «Малышу — три»?
Я глядел в серый потолок. «Малышу — три. Малышу — три». Я подходил к большому дому, извивающаяся дорога вела мимо балаганного шатра. «Малышу — три. Малышу…»
— Сколько тебе лет?
— Тридцать три, — отвечал я, и в следующий миг соскочил с кушетки, как с раскаленных угольев. — Почему Я сказал «тридцать три»? Мне же не тридцать три, мне пятнадцать.
— Как, и тридцать три не твой возраст?
— Нет, — прошептал я.
— Джерри, — дружелюбно проговорил он, — бояться нечего.
Я понял, что задыхаюсь. Постарался успокоиться. Сказал:
— Не нравится мне это — я стал говорить чужим голосом.
— Видишь ли, — сказал он, — наша работа — охотников за головами, как ты нас недавно назвал, — на самом деле вовсе не то, что думают о ней люди. Вместе с тобой я вхожу в мир твоего сознания, когда ты сам углубляешься в него. И то, что мы там обнаруживаем, не так уж отличается от так называемого реального мира. Сначала кажется по-другому, ведь каждый пациент является с собственным набором фантазий, иррациональных событий и странного опыта. Каждый человек живет в своем собственном мире. Когда кто-то из древних сказал: «Правда удивительнее вымысла», он имел в виду именно это.
Теперь о твоем «тридцать три». Едва ли можно получить потрясение более сильное, чем обнаружить в себе чужие воспоминания. Учти еще, что мышление закодировано, и человек способен расшифровать лишь десятую часть собственных мыслей. И вот вдруг он натыкается внутри себя на код, вызывающий отвращение. Разве трудно понять, что ключ к такому коду ты можешь отыскать единственным способом — перестать отворачиваться от него.
— Ты хочешь сказать, что я начал вспоминать… чужие мысли?
— Так тебе показалось на какое-то время, — но и это важно. Давай попробуем разобраться.
— Хорошо. — Мне было дурно. Я устал. И вдруг понял, что дурнота и усталость — только попытки уклониться.
— Малышу — три, — проговорил он.
Малышу — два. И три, и тридцать три, и между пятью и семью. Кью.
— Кью! — выкрикнул я. Стерн молчал. — Слушай, не знаю почему, но, кажется, я нашел дорогу, только другую. Ничего не случится, если я попробую иначе?
— Ты сам лечишь себя, — напомнил он.
Пришлось рассмеяться. Потом я закрыл глаза.
А там… Лужайки только что помыли и причесали, и цветы прямо дрожали от страха, как бы ветерок не растрепал их лепестки.
Я шел вверх по дороге, тесные ботинки жали. Я не хотел идти в этот дом, но пришлось. Я поднялся по ступеням меж белых колонн и поглядел на дверь. Интересно, что за ней, но она была такая белая и прочная. Я ткнул дверь ладонью, тут же оставив грязный след. Потом еще раз.
Дверь распахнулась. Показалась высокая худощавая служанка из цветных.
— Чего ты хочешь?
Я сказал, что мне надо повидать мисс Кью.
— Мисс Кью не разговаривает с такими, как ты, — отрезала она. — Поди умой лицо.
Тогда я начал свирепеть — я уже на лестнице пожалел, что пришел сюда, но, собрав все свое терпение, проговорил:
— Мое лицо здесь ни при чем. Где мисс Кью? Ступай-ка, разыщи ее.
Она охнула:
— Как ты смеешь так со мной говорить?
Я ответил:
— Вот уж не собирался говорить ни с тобой, ни с такими, как ты. Впусти меня. — Я хотел уже прибегнуть к помощи Джейни. Она запросто сдвинула бы эту тетку с места. Но я сам должен был все сделать.
Она захлопнула дверь, прежде чем я успел добавить еще что-нибудь.
Поэтому я принялся колотить в дверь ногами. Вот для чего пригодились башмаки. Немного погодя она снова распахнула дверь, да так внезапно, что я чуть не упал на задницу. Размахивая щеткой, она завизжала:
— Убирайся отсюда, мерзавец, иначе полицию вызову! — Потом толкнула меня так, что я и впрямь упал.
Встав с пола, я кинулся к ней. Она отступила назад, и, когда я оказался поблизости, огрела меня щеткой, но я-то был уже внутри. Я было вцепился в ее орудие, но совсем рядом кто-то произнес: «Мириам!» — каким-то ломким голосом.
Я замер на месте, а служанка истерически завопила:
— Ох, мисс Алисия, да вы гляньте только! Он убьет вас. Вызывайте полицию. Он…
— Мириам! — прозвучал тот же голос, и служанка умолкла.
Наверху лестницы стояла женщина, рот ее был сжат буквально в ниточку. Должно быть, ей было года тридцать три… тридцать три! Смущенные глаза, небольшой нос.
Я спросил:
— Это вы и есть мисс Кью?
— Да, я. А в чем причина вторжения?
— Мне нужно переговорить с вами, мисс Кью.
— Нужно? Так выпрямись и открой рот.
Служанка проговорила:
— Все, вызываю полицию.
Мисс Кью обернулась к ней:
— Успеем, Мириам. Ну, неряха, отвечай, что тебе нужно.
— Мне нужно говорить с вами с глазу на глаз, — проговорил я.
— Не надо, не соглашайтесь, мисс Алисия! — выкрикнула служанка.
— Успокойтесь, Мириам! А ты говори при ней.
— К чертям! — Обе охнули. — Дин не велел мне этого делать.
— Тихо, Мириам. Молодой человек, следует все-таки придерживать язык… — и тут глаза ее округлились. — Кто тебе не велел?..
— Дин.
— Дин, — стоя наверху лестницы, она опустила взгляд к ее подножию и сказала: — Мириам, пусть будет так. — Слова эти, похоже, произносила совсем другая женщина.
Служанка открыла рот, но мисс Кью нацелила на нее указательный палец. Словно разглядев на конце его револьверную мушку, служанка капитулировала.
— Эй, — окликнул я, — вот твоя щетка.
Мисс Кью спустилась ко мне и проводила в какую-то комнату. Кругом было много книг, стояли столы, обитые кожей.
