Сергей Булыга - Окрайя (Черная сага - 3)
А после Зверь шумно принюхался, шагнул ко мне. Потом еще. Потом еще...
А мне - не знаю, отчего - стало смешно! Я громко рассмеялся. Зверь злобно зарычал. А Хальдер закричал:
- Ножны! Сын мой! Отдай мне ножны!
- Да! - сказал я. - И впрямь, зачем мне теперь ножны? Держи, отец!
И, обнаживши меч, я отдал ему ножны, а сам шагнул вперед и изготовился. Зверь перестал рычать. Хальдер сказал:
- Будь осторожнее.
А я ему в ответ:
- Это с каких же пор...
Но не договорил!
- Хей! - крикнул Хальдер. - Хей!
И первым кинулся на Зверя - и ударил! А следом за ним я! А после снова он! А после снова я! Зверь заревел! И...
Как тут все расскажешь?! Было темно, я ничего не видел. Бил наугад, рубил, что было сил - но Зверя меч не брал. И Зверь на нас кидался и ревел! Ну да и мы на месте не стояли. Удар - и отскочил, удар - и отскочил, удар и побежал. А следом - Зверь! Тьма! Грохот! Топот! Рев! Великий Хрт, я не робел! Я бил! Рубил! Колол! А Зверь меня пинал! Бодал! Топтал! Хальдер кричал:
- Держись, сын мой!
О, Хальдер! То великий воин! Когда я падал, он стоял - и прикрывал меня. И меч его был лют! И бил он так, что Зверь порою отступал, выл и стонал... И снова наступал! А мы - уже вдвоем - рубили и рубили и рубили Зверя!
- Винн! - кричал я.
- Винн! - кричал Хальдер.
- Смерть! - кричал я.
- Смерть! - кричал Хальдер.
- Смерть!
- Смерть! - и...
Хальдер вдруг упал. И едва слышно застонал. А Зверь затих. Молчал! Было по-прежнему темно, я ничего не видел. Тогда я опустился на колени, провел рукой...
Вот он, лежащий Хальдер - весь в крови. Я обхватил его, попробовал поднять...
Но он был так тяжел, что вам и не представить! И я спросил:
- Да что это с тобой?
А он сказал:
- Не знаю. Оставь меня.
- Нет, - сказал я. - Зачем? Однажды я тебя уже оставил - и довольно.
И вновь попробовал его поднять, и вновь не получилось. Зверь засопел, принюхался. И подступил к нам на шаг. Хальдер сказал:
- Беги. Вон, видишь, свет? Еще успеешь, сын!
Я обернулся... И действительно! В кромешной тьме, в каких-то десяти шагах от нас зиял яркий проем распахнутой двери. Вскочить и побежать! И...
Нет! Я усмехнулся и сказал:
- Довольно! Я уже набегался. Теперь покоя хочется. И чести. Ярл я или не ярл?!
- Ярл, сын! Отважный, настоящий ярл!
И тут... Зверь зарычал! А я на то ему насмешливо ответил:
- Чего рычишь? Когда бы ты был смел, то показался бы. А если прячешься, то, значит, ты передо мной робеешь!
Но и тогда Зверь не открылся мне, а подступил еще, еще... И по его горячему, зловонному дыханию я понял - он уже склонился надо мной, разинул пасть... Ну что ж! И я тогда - р-раз! - подскочил! И - целя Зверю в пасть мечом! И...
Х-ха! Меч провалился в темноту! Зверь был неуязвим, невидим и недостижим! Он только хохотал - громоподобно! А я, словно безумный, бил в пустоту, бил, бил!.. Пока Зверь не вскричал:
- Глупец! Дерзкий мальчишка! Живым здесь делать нечего! Пр-рочь! Пр-рочь! - и...
Гр-рохот! Пламя! Гр-ром! Истошно закричал петух!..
А после я очнулся у скалы на той самой поляне, куда меня когда-то, еще осенью, привел Торстайн. Теперь же я лежал, сжимая в руке меч. А ножен при мне не было. Я встал, спустился вниз, в поселок, встретил Сьюгред. Она мне рассказала обо всем, что здесь произошло, пока я был у Хальдера. Потом мы поженились. А потом...
Я замолчал. Меня трясло. Во рту все пересохло. Я прошептал:
- Жена моя!
И Сьюгред подала мне рог. Я пригубил вина и осмотрел собравшихся. Молчали все, никто не порывался говорить. Еще бы! После того, что я им рассказал... хоть, правда, и не все - я про Источник им ни словом не обмолвился, да и про ножны я... но, тем не менее, страху они, конечно, тогда натерпелись немало!
И все же вскоре Аудолф - да, снова этот Аудолф! - заговорил, правда, не очень твердым голосом:
- Итак, ты нам сказал: "Мы поженились". А было ли у вас на то согласие ее согласие, Торстайна?
- Было! - ответил я. - Вот, убедитесь сами! - и с этими словами я поднял правую руку, на которой все желающие смогли увидеть Хозяйское Запястье, знак полной и законной власти над Счастливым Фьордом. Подобные Запястья там, в Окрайе, имеются у всех хозяев Фьордов. И то не просто украшения, а в них заключены благословения Великих Братьев-Прародителей, и потому надеть Запястье может только тот, кому оно завещано - и завещано только законно. Чужой хозяйское Запястье не наденет - Винн того не позволит. И поэтому...
Х-ха! Да вы бы только видели, как растерялся Аудолф, когда увидел на моей руке Запястье! И поэтому он уже совсем нетвердым голосом сказал:
- Так, хорошо. Тогда последнее: а есть ли в тебе кровь?
- То есть живой я или нет? - спросил я со смехом. - Живой!
И, взявши нож, провел им по руке и показал им свою кровь и тотчас же продолжил:
- Теперь, я думаю, вы с превеликим удовольствием предъявите мне, живому и равному вам, свои тяжбы. Ибо все тяжбы, прежде направленные против Сьюгред, теперь самым законным образом перенаправляются против меня, ее мужа. Итак, я слушаю.
И Аудолф назвал мне обвинения - свое, а после Лайма, после Гьюра. А после, тяжело вздохнув, сказал, что его, Аудолфа, тяжба отводится как несостоятельная, ибо в течение оговоренных по закону трех полных недель дочь прежнего хозяина здешней усадьбы вышла замуж именно за того человека, который и был выбран ей ее отцом в то время, когда этот отец был еще жив. И этого избранного человека, то есть меня, Айгаслава, отныне все должны беспрекословно признавать за единственного и полновластного хозяина Счастливого Фьорда. А он, почтенный Аудолф Законоговоритель, отказывается от каких-либо посягательств на здешние земли и постройки, и, как это и положено по закону, обязуется в пятидневный срок выплатить мне полную отступную виру как за самого себя, так и за всех своих людей в том размере, в котором это было ранее оговорено.
Собравшиеся нехотя одобрили это решение.
Затем также легко и быстро Аудолф признал несостоятельной и тяжбу Лайма Деревянной Бороды. Лайм, я напомню вам, обвинял Торстайна Скалу в том, что он убил человека, попросившего, чтобы его накормили. Да, это великий проступок! Однако ввиду того, что сам Торстайн - по известным причинам - уже не мог ответить Лайму, равно как не мог он и заплатить положенную за свой проступок утешительную виру, то Лайм затребовал себе корабль усопшего. Я же на это возразил примерно так: если почтенный Лайм утверждает, что отец моей жены убил человека, то пусть в подтверждение истинности этих слов нам будут представлены три свидетеля, которые назовут, какие именно раны привели того человека к смерти, а также пусть эти свидетели расскажут нам, где и как был похоронен этот убитый. Но если этого не будет сделано, то я тогда начну встречную тяжбу, обвиняя почтенного Лайма в постыдной, грязной клевете.
