Филип Дик - Помутнение
— Конечно. — Арктор вскочил и попятился. — Конечно. Уж не сомневайся.
Внутри все кипело, хотелось вытащить пистолет и прострелить ей башку, размазать ее по стенке… а потом так же внезапно ярость и ненависть, вызванные гашишем, прошли.
— Черт побери… — безжизненно выдохнул он.
— Не люблю, когда меня лапают. Мне приходится быть начеку… Ты куда? — встрепенулась Донна.
— Я ухожу.
Взъерошенная, полусонная, она достала из шкафа свой кожаный пиджак.
— Я отвезу тебя домой.
— Не пойдет, — отрезал Арктор. — Ты не в состоянии проехать десяти футов, а за руль своего паршивого самоката никого не пускаешь.
Она обернулась к нему и взбешенно закричала: — Потому что ни один сукин сын не может вести мою машину! Никто ни черта не понимает, особенно мужики! В машинах и во всем остальном! Посмей еще распускать руки…
А потом он оказался в темноте на улице, в незнакомой части города. Один. Совершенно один, подумал он и услышал догоняющую его Донну. Она задыхалась, потому что так много курила и закидывалась, что ее легкие были забиты смолами. Арктор остановился, застыл, не поворачиваясь, в ожидании и тоске.
Приблизившись, Донна замедлила шаги и, еще не отдышавшись, проговорила:
— Прости, что я тебя обидела. Я не хотела.
— Хм! — горько воскликнул он. — Слишком уродлив!
— Когда я проработаю весь день и дико–дико устану, я могу отключиться от первой же затяжки… Хочешь вернемся? Или в кино? Ну что ты хочешь? Или купим вина… Мне не продадут, — сказала она и, помолчав, добавила: — Я несовершеннолетняя.
Они направились назад.
— Хороший гаш, правда? — Донна заглянула ему в лицо.
— Черный липкий гаш — значит, он пропитан алкалоидами опиума. То, что ты курила, — опиум, а не гашиш. Ты понимаешь это? Вот почему он стоит так дорого, ты понимаешь? — Арктор словно со стороны услышал, как поднялся его голос. — Ты наживаешь себе привычку на всю жизнь ценой… почем сейчас фунт этого «гаша»? Скоро ты дня не сможешь обойтись…
— Уже не могу, — перебила Донна. — Утром перед работой, в полдень и сразу же после возвращения домой. Вот почему я стала толкачом — чтобы иметь на гаш.
— Опиум, — повторил Арктор. — Почем сейчас твой «гаш»?
— Десять тысяч за фунт, — ответила Донна. — Хорошего.
— Боже мой! Почти как героин!
— Я никогда не сяду на иглу, ни за что! Ты протягиваешь от силы шесть месяцев, как начнешь колоться. Что бы ни колоть, хоть воду. Сперва наживаешь привычку…
— Ты уже нажила.
— Не я одна. Мы все. Ты глотаешь препарат С. И что с того? Какая разница? Я счастлива. Я прихожу домой и каждый вечер курю гаш… Это мое. Не пытайся изменить меня. Никогда–никогда не пытайся изменить меня. Я это я. Это моя жизнь.
— Ты видела фотографию заядлых курильщиков опиума? Как в старину в Китае? На кого они похожи?..
— Я не собираюсь долго жить. — Донна пожала плечами. — Ну и что? Я не хочу тут задерживаться. Зачем? Что хорошего в этом мире? А ты видел — да, черт возьми, вспомни Джерри Фабина! — что становится с теми, кто чересчур далеко зайдет на препарате С? Скажи мне, Боб, в самом деле, ну что такого в этом мире? Вчера я едва не накрылась по пути на работу. Ехала, слушала музыку и курила гаш и не заметила форд «император»…
— Ты дура, — сказал Арктор. — Потрясающая дура.
— Знаешь, я умру рано. Может быть, на шоссе. Мой «МГ» почти без тормозов. За этот год меня уже четырежды штрафовали за превышение скорости. Теперь придется пересдавать на права — такая неудача!
— Значит, однажды я тебя никогда больше не увижу, да? Никогда–никогда больше не увижу…
— Из–за пересдачи? Нет, через шесть месяцев…
— Уничтоженная еще до того, как по калифорнийским законам, по проклятым калифорнийским законам, тебе разрешат купить банку пива или бутылку вина…
— Верно! — воскликнула Донна. — Бутылку вина! Возьмем бутылку вина и пойдем смотреть «Обезьян»! Осталось еще серий восемь, включая ту…
— Послушай, — сказал Боб Арктор, положив ей на плечо руку. Донна отпрянула. — Знаешь, что им следовало бы сделать один раз? Один единственный раз? Разрешить тебе взять банку пива.
— Почему? — удивилась она.
— Подарок. Потому что ты хорошая.
— Однажды меня обслужили! — восторженно поделилась Донна. — В баре! Официантка — я была вся разодета и накрашена и с такими клевыми парнями — спросила, чего я хочу, и я сказала: водку–коллинз. Это было в Ла–Пасе, в одном потрясном местечке. Можешь себе представить? Я ей так спокойненько выдаю: водку–коллинз!
Она внезапно взяла его за руку и прижалась к нему, чего почти никогда не делала.
— Тогда, полагаю, — проговорил он, — ты уже получила свой подарок. Свой единственный подарок.
— Конечно, мне потом сказали те парни, что я должна была заказать что–нибудь мексиканское, потому что мы были в мексиканском баре, понимаешь, в Ла–Пасе. В следующий раз буду знать. У меня тут, — она постучала по голове, — все записано, на подкорке… Когда–нибудь я переберусь на Север, в Орегон, и буду жить в снегах. Каждое утро буду чистить дорожку. Маленький домик и сад, где я посажу овощи.
— Для этого надо копить. Откладывать деньги.
Донна бросила на него смущенный взгляд.
— Это все он мне даст, — робко произнесла она.
— Кто?
— Ты понимаешь. — Ее голос был тихим, мягким. Она раскрывала душу и делилась самым сокровенным со своим другом Бобом Арктором, которому можно доверять. — Тот, кого я жду. Я знаю, каким он будет. Он приедет на «Астон–Мартине» и увезет меня на Север. А там, в снегах, стоит простой маленький домик. — Она замолчала. — Снег… это ведь считается здорово, правда?
— А ты не знаешь?
— Я никогда не видела снега, кроме одного раза в Сан Берду, в горах. И то слякоть какая–то, я чертовски больно шлепнулась. Не хочу такого снега. Я хочу настоящего.
Бобу Арктору стало тяжело и тоскливо.
— Ты уверена, что так будет?
— Конечно! Мне нагадали.
Они шли в молчании. Донна погрузилась в мечты и планы, а Арктор — Арктор вспоминал Барриса, и Лакмена, и Хэнка, и Фреда…
— Послушай, — внезапно сказал он. — Можно мне с тобой? Ну, когда ты соберешься в Орегон?
Она улыбнулась — грустно и с безмерной нежностью, — подразумевая «нет».
И, зная ее, Арктор понял, что все решено. И ничего не изменить… Он поежился.
— Тебе холодно? — спросила Донна.
— Да, — ответил он. — Очень холодно.
Она взяла его руку, сжала… и выпустила. Но прикосновение осталось, запечатленное в его сердце. На все долгие годы жизни, которые ждали его впереди, на все долгие одинокие годы, когда он не знал, счастлива ли Донна, здорова ли, жива ли… Все эти годы он ощущал это прикосновение, навеки оставшееся с ним. Одно прикосновение ее руки.
