Далия Трускиновская - Дайте место гневу Божию (Грань)
– Я таких знаю, кому матери дозу покупают – лишь бы дома сидели, – ответил Цуца. – Нет, я такое перепробовал, что вам и не снилось. Молочко – знаете?
– Маковое? – крепко подумав, уточнил Богуш. Что-то такое он где-то когда-то читал.
– Конопляное. Это в августе примерно варят. На всю команду. Это видеть надо! Берут большую кастрюлю, набивают коноплей до упора, заливают молоком – не меньше трех литров, на литр молока берут чайную ложку соды, сода – катализатор, без нее не получится, сливочного масла пачку, и варят.
– Долго? – одновременно пытаясь разобрать, что там бубнит врач, поинтересовался Богуш.
– Часа два-три, не меньше. Можно пять, если жить надоело. Чем больше уварится – тем дурь сильнее. Норма на рыло – триста грамм. Можно еще сгущенку добавить, можно – чайный лист, он тоже служит катализатором. Действует до двенадцати часов. Крыша едет уже через час. Но вонища такая – нос затыкают и пьют.
– Ты только не бросай его, ладно, – попросил Богуш. Он почувствовал, что внутри него словно завод кончился, как у дешевого будильника. И он вдруг живо представил, как Надя, не выдержав криков и слез, сама, своими руками, дает сыну деньги на дурь. Очень четко увидел он лицо жены – и все равно не понял, что за чувство оно выражало: извечную бабью жалость к убогому или обреченность, которая учит покупать хотя бы несколько часов относительного покоя, а потом – будь что будет…
– Да куда я денусь…
Богуш встал из-за кухонного стола.
– Ты тут все знаешь – где точка?
– Вы не найдете – я сам схожу. Чего взять?
– Чего-чего… Ее самую…
Цуца довольно быстро принес бутылку и показал Богушу, как ее нужно взбалтывать, чтобы по водочным завихрениям понять – фабричная или крутка. С гордостью продемонстрировал полосы от клея на этикетке, видные, если смотреть как бы изнутри. Полосы были ровные и правильные – от автомата, как объяснил Цуца. Так что водку можно было пить спокойно – что они и сделали.
Спиртное позволило Богушу вздохнуть с облегчением. Все ведь еще могло наладиться. И следующий день принес некоторое просветление. Цуца устроил подключение к Сетям и сразу же усадил еще невменяемого Герку к монитору, стал ему что-то показывать и рассказывать, не обращая внимание на его замедленную речь и странные движения – как будто он пытался ударить локтем кого-то незримого, молча караулящего за спиной.
Они целый день бубнили на языке, которого Богуш не понимал, и отдельные русские слова казались неестественными, словно попали в речь по ошибке. Но было кое-что отрадное – Герка искренне радовался, откопав в Сетях что-то важное, и потом, когда Богуш в третий раз пришел звать ребят обедать, оба вышли очень довольные – дело заладилось.
Так они провели в тесной комнатке несколько дней, почти не вылезая, и до того дошло, что Богуш отправился на базар покупать Цуце новую футболку, а заодно и домашние тапочки. Парень совершенно не вспоминал о своем доме и даже не хотел никому позвонить, чтобы успокоить: жив, мол, трезв, делом занимаюсь.
На базаре он как-то неожиданно легко сошелся с мужчинами у пивной бочки. оказалось, они его приметили еще когда семья вселялась в хрущобу. Профессиональных навыков Богуш не растерял – соврал про себя и семью довольно складно. К собственному удивлению, он чувствовал себя в этой компании неплохо – получив простые ответы, мужики глубже не копали, а заковыристый Богушев анекдот приняли на «ура» – ржали так, что пиво из кружек на полметра выскакивало.
С Богушем произошло то, в чем он совсем недавно обвинил Надю – он перестал сопротивляться. То ли и впрямь дело пошло на лад, то ли ему так казалось, но он объявил себе, что честно заслужил хотя бы небольшую передышку, хотя бы на денек, иначе – не выдержать, слишком долго был в напряге. Это «на денек» было сильно похоже на ложь – пил Богуш примерно неделю, и каждый вечер объяснял сам себе про небольшую передышку. Но, пока он пил, с Геркой ничего плохого не произошло. Сын сидел дома безвылазно – и это уже было счастье. Цуца – и тот выбирался крайне редко.
Оставленные Надей припасы кончились. Богуш пошел на рынок. Вернулся он оттуда с двумя большими пакетами и впервые за много лет сам, своими аристократическими руками, почистил картошку и лук. Он знал, что Герка любит жареную картошку, а ежедневные макароны и китайская вермишель ему уже поперек горла. Раз мать сбежала и сидит теперь в роскошной квартире, то оно и к лучшему.
Он понял, что хочет вытащить сына из этого дерьма в одиночку.
Всю жизнь он возводил какую-то бессмысленную пирамиду. В какой-то миг осознал, что там, наверху, должны быть удачные и успешные дети. Герка был этой самой вершиной пирамиды – Богуш теперь уже не мог допустить, чтобы кто-то другой пристегнулся к судьбе сына.
Опомнился он солнечным утром – оказалось, заснул за кухонным столом, чуть ли не как пьяница на свадьбе, мордой в салат. В бутылке еще оставалось полста грамм. Это привело его в чувство. Потом он заглянул в проходную комнату и увидел закрытую дверь Геркиной берлоги. Прислушался – там было тихо. Вдруг испугался – а не сбежал ли Герка? Не сразу вспомнил, что с ним там Цуца. Очевидно, сын всего-навсего спал. Если они с Цуцей целую ночь болтались в Сетях, то днем должны отсыпаться.
Утро было на редкость ясное. Хоть погода радовала… Богуш вышел на балкон, оглядел окрестности. Справа уходила вдаль китайская стенка пятиэтажек, тех самых, гарантийный срок у которых – двадцать лет. Справа была улица, за ней – другие пятиэтажки, пейзаж в целом серый и унылый, если бы не зелень.
Несколько сиреневых кустов окружали детскую площадку с песочницей и какими-то разноцветными уродами из гнутых труб. Песочницу освоили бездомные псы и коты, так что родители даже близко детей не подпускали, и местечко было во дворе с утра самое пустынное. Богуш об этом не задумывался – недоставало еще бабок на лавочках считать. Сознание само внесло в какой-то свой банк данных, что при взгляде сверху этому месту надлежит быть пустым. И оно же не сразу, со скрипом, но отметило – ага, непорядок, пустое место чем-то занято…
Богуш пригляделся. Узкоплечий человек в костюме сидел на лавочке, вытянув скрещенные ноги в остроносых блестящих туфлях, читая газету. Он поднял голову, прицельным взглядом проверяя известные ему окна, и Богуш узнал лицо. Это был Золотов.
Каким образом Золотов выследил место, где Богуш спрятал от всего света Герку, зачем явился, чего хотел – было неважно. Даже то, какую роль он на самом деле сыграл в московском провале, тоже уже было неважно. Богуш обещал, что размажет эту сволочь по стенке, – и он был еще достаточно силен, чтобы сделать это.
