Георгий Попов - За тридевять планет
- Спасибо,- поблагодарил я огольца (он, должно быть, у них за водителя, пришло в голову) и сделал движение, как бы собираясь идти.
- Ну, как хотите.- Сашка пожал плечами.
Я зашагал сначала вдоль озера, потом круто взял влево, туда, где стоял мой корабль.
Последующие свои действия не берусь объяснить, настолько они были нелогичными и странными. Я опять залез в корабль и посидел немного, глядя в иллюминатор. Потом стал гладить рычажки и кнопки - машинально, без всякой задней мысли,- и вдруг заметил, что глажу-то, в сущности, одну кнопку, самую верхнюю, красненькую, с надписью "Старт". Стоит нажать, и все, мой корабль снова полетит к Земле.
Я отдернул руку, немного расслабился в кресле и закрыл глаза. "Что ты, Эдя? - стал убеждать самого себя.- Нажать всегда успеешь, дело нехитрое... Даже если за тобой будут гнаться с ножами и топорами,стоит добежать, забраться в верхний отсек, ткнуть пальцем - и ищи ветра в поле!" Рассуждая так, я мало-помалу успокоился, то есть решил не валять дурака, и опять спустился вниз. Под ложечкой у меня засосало, и я вспомнил, что в суматохе забыл позавтракать. Этот пробел в своей биографии надо было как-то восполнить. Сориентировавшись по озеру и солнцу, я смело углубился в лес и стал собирать ягоды. И не успел я набрать и горсти, как впереди показалась фигура девушки лет двадцати - двадцати двух, тонкая и стройная, в голубом платье и белом платочке. Не воображаемой, а настоящей девушки, так сказать, вполне, вполне натуральной.
"Ну, Эдя...- заколебался я, не зная, подходить к ней или пока воздержаться. Не будучи знакомым с местными обычаями, я не знал, как она поведет себя, когда я предстану пред ее очи. А ну как испугается, начнет голосить...- Нет уж, увольте,- думал я,- нам, мужчинам, эти фокусы и на Земле надоели..." Все-таки и уходить не хотелось. Во мне, должно быть, проснулся мужской инстинкт, и я стал разглядывать, какая она, здешняя красавица, что за фифа, так сказать.
Вот она приблизилась, и я отчетливо различил чистые голубые глаза, черные ресницы (слегка подкрашенные, как мне показалось) и такие же черные (тоже, надо полагать, подкрашенные) брови вразлет. Особенно меня поразила одежда. Платьице не очень короткое, но и не слишком длинное, а, что называется, в самый раз.
На ногах что-то такое, что я назвал бы сандалиями. Да это, наверно, и были сандалии, легкие и красивые, с блестящими застежками.
Девушка подошла совсем близко, шагов на десять.
Таиться больше не было никакой возможности. Стараясь не шуметь, я вышел из-за куста и, протянув руку вперед и вверх, как учил Шишкин, сказал:
- Здравствуй, сестра моя!
Девушка вздрогнула, как бы испугалась чего-то, но тут же пришла в себя и засмеялась. Она смеялась искренне и простодушно, без всякого притворства, настолько искренне и простодушно, что я позавидовал ей.
"Дитя природы!" - подумал я, опуская руку и делая шаг в ее сторону.
- Здравствуй, братец! - произнесла девушка, не переставая смеяться.
- Между прочим, сколько на ваших золотых?
- Без пятнадцати девять.- Девушка мельком глянула на свои часы.
А на моих было уже двадцать минут десятого. "Ничего себе, разница в тридцать пять минут!" - отметил я про себя. Я перевел стрелку назад, чтобы никого, в том числе и меня самого, не смущало наше, земное, время, и опять устремил взгляд на прекрасную незнакомку. И... и остолбенел, по правде сказать, то есть вдруг остолбенел. Передо мной стояла Фрося, здешняя, разумеется, Фрося, но - красавица из красавиц. Она стояла и смеялась. Смеялась искренне и простодушно.
Потом перестала смеяться, помахала рукой и двинулась дальше. Мне хотелось догнать ее, остановить... Но благоразумие взяло верх над слепыми чувствами. Я потоптался на одном месте, потом вслух сказал: "Держись, Эдя, здесь ты не пропадешь!" - и тоже зашагал своей дорогой.
III
Скоро лес кончился, как бы оборвался, и передо мной открылась деревня.
Новые места всегда волнуют. Какая-нибудь избенка, обнесенная плетнем, голубой дымок над крышей, праздно сидящие на завалинке мужики и бабы, серые или белые гуси на лугу - все наводит на мысли о чужой, таинственной, а потому и манящей жизни.
Помню первую встречу с нашим райцентром. Выехали мы с отцом на гнедом меринке вечером, на рассвете остановились у какого-то ручья, разожгли костерок, попили чаю... Когда тронулись дальше, отец сказал:
- Видишь церковь? Это и есть город. А левее - Обь-матушка. Правый берег.
Я приподнялся на телеге и увидел вдали что-то белое, устремленное в небо. Если верить отцу, это и была церковь. Городская церковь. А левее, и правда, тянулась розовая в утреннем свете полоса - высокий, обрывистый берег Оби. Не какой-нибудь там речонки вроде нашей Бурлы, а настоящей большой реки, по которой ходят пароходы.
Сердце у меня сладко забилось. Отец помахал концами вожжей, гнедой меринок с шага перешел на рысь, телега покатила по накатанной дороге, шурша колесами, и все замелькало по сторонам... А я так и остался стоять на коленях. Я смотрел на церковь, построенную еще при царе Горохе, на обрывистый берег Оби, который из розового становился белым, и испытывал странное, щемящее чувство, какое, наверно, бывает от встречи с чудом.
Так было и теперь. Я стоял как вкопанный и с пронзительным любопытством, даже с каким-то страхом смотрел по сторонам. Сначала мне показалось, что деревня как деревня, точь-в-точь такая же, как и наша.
И березнички, и потемневшие от времени избы с тесовыми крышами, и мальвы в палисадничках - все как у нас... Я прислушался. И звуки будто знакомые: то прокудахчет курица, снесшая яйцо, то донесется музыка... Я потянул в себя воздух, ощутил запах вкусных щей с бараниной, и у меня даже слюнки потекли - до того аппетитный запах.
Но так показалось лишь вначале, так сказать, при первом взгляде. Несколько времени спустя, присмотревшись, я обнаружил, что сходство, в сущности, очень небольшое, почти незначительное. Избы были не бревенчатые, а кирпичные, как я заметил, только сложены, оказывается, настолько искусно, что издали их можно принять за бревенчатые. Крыши, сдается, шиферные.
Но, опять же, шифер здешний, особенный, он отличается от нашего мягкими тонами и своеобразными формами, смотришь - и душа радуется. Окна большие, светлые, вокруг каждого окна.- резные наличники. Впрочем, я принял их за резные, а на самом деле это опять же фабричная работа, стандарт, но такой стандарт, который даст фору любой ручной работе.
- Дядя Эдуард, что же вы? - послышался мальчишечий голос.
Я оглянулся. В двух шагах от меня стояла та самая машина, похожая на инвалидную коляску, которую я видел на берегу озера. Да не одна, а три сразу. В машинах сидели уже знакомые мне мальцы-огольцы.
