Юрий Сафронов - Внуки наших внуков
Я жалел, что со мною не было моих старых товарищей. Я сказал бы им: "Посмотрите, какая интересная, увлекательная жизнь у наших потомков! Как грандиозны их дела, как велики их цели и как много, бесконечно много предстоит еще им сделать! Да кто же захочет стоять от всего этого в стороне? Иди выбирай себе любое дело, какое только тебе по душе, и твори, выдумывай, пробуй..."
Правда, вначале меня смущал непривычно короткий рабочий день. По этому поводу мы даже поспорили с Еленой Николаевной. Я как-то хотел после обеда вернуться в лабораторию. Она меня не пустила.
- Зачем? Никакой неотложной работы нет.
- А что же делать-то? Я совсем не устал и с удовольствием поработаю.
- Вы, по-видимому, считаете усталостью только состояние полного отупения.
- Нет, зачем же...
- Не спорьте. Я уже убедилась, что работать вы умеете, а вот отдыхать, извините, нет. Милый мой прадедушка, я вовсе не хочу, чтобы вы через пять-десять лет превратились в инвалида. Я знаю, что в ваше время считалось нормальным, когда люди к шестидесяти годам приобретали кучу разных болезней и наполовину теряли трудоспособность, а то и вовсе выходили из строя. Посудите сами, разве же это не нелепость: человек к шестидесяти годам приобретает уйму полезных знаний, накапливает богатый жизненный опыт, тут бы ему только и творить, а он уже выдохся, и ни к чему ни его знания, ни его опыт.
- Ну что же, поучите меня отдыхать.
- Поучу, обязательно поучу. А когда вы привыкнете к нашим порядкам, то и сами почувствуете, что значит работать всегда с ясной головой и свежими мускулами.
Однако моя "учеба" под началом Елены Николаевны была весьма недолгой. Очень скоро я нашел себе другого "учителя".
Мы с Виктором Платоновым продолжали время от времени посещать разрушенную подземную лабораторию. Как-то по возвращении оттуда Виктор спросил меня, что я собираюсь делать после работы.
- Не знаю, - ответил я. - Елена Николаевна что-нибудь придумает. Сегодня в парке на катке состоится состязание старейших конькобежцев, так моя праправнучка хочет, чтобы я принял в нем участие. Она, кажется, задумала сделать из меня настоящего спортсмена.
- А вечерами что вы делаете?
- Читаю в основном. Ведь пока я только по атомной физике ликвидировал свою отсталость. А в остальных областях у меня еще столько пробелов!
- Ничего, пробелы постепенно заполнятся, вы и не заметите как. С этим спешить не надо. Лучше приходите сегодня вечером в городской Дворец культуры. Там можно увидеть много любопытного. Может быть, и вы чем-нибудь заинтересуетесь.
- А у вас там есть какое-нибудь дело?
- Да. Приходите, я вам покажу.
В тот же вечер я отыскал Виктора Платонова в комнате любителей кибернетической радиотехники.
В комнате было довольно много народу. Пахло расплавленной канифолью и пригоревшей изоляцией.
Здесь собрались любители, паявшие свои схемы. К их услугам было все: и детали, и столы, и небольшие станки, и типичные схемы не раз проверенных в работе отдельных радиоустройств. Консультировал посетителей старик, профессор, как я узнал позднее.
За столиком в углу трудился Виктор. Он собирал какую-то схему. От его паяльника к потолку поднималась струя канифольного дыма.
- Никак не могу его приучить правильно паять, - пожаловался мне на Виктора старик консультант. - Он считает, что чем больше канифоли, тем лучше.
Виктор радостно приветствовал меня.
- Я думал, что вы не придете! - воскликнул он, пододвигая мне стул. Садитесь.
Он не спеша стал рассказывать мне о приборе, над созданием которого он трудился здесь. Оказалось, что Виктор задался целью создать автоматического художника - аппарат, который бы мог снимать с картин абсолютно точные копии.
- Там, где дрогнула рука у художника, писавшего картину сотни лет назад, дрогнет кисть и у моего прибора, - объяснял мне Виктор. - Цвета и оттенки будут передаваться с математической строгостью. Я уже не говорю о размерах и масштабах. Здесь гарантируется точность в пределах нескольких микрон.
- Приходите на выставку, - продолжал он, - вам понравилась картина. Натягиваете холст, ставите прибор, включаете его, а сами идете дальше осматривать выставку. Через полчаса возвращаетесь в зал, а для вас готова точная копия в требуемом масштабе.
- А с натуры ваш прибор сможет писать картины?
- С неподвижной натуры сможет. Например, натюрморты, портреты. По моим расчетам, любую картину прибор напишет в течение получаса.
Виктор подробно объяснил мне схему своего прибора. В нем были и фотоэлементы, и призмы спектрографов, и объективы, и моторчики для приведения в действие механических рук прибора, и отделение со всевозможными красками, и палитра для их смешивания и подбора.
- Идея мне нравится, - сказал я Виктору.
- Правда? - обрадовался он. - Александр Александрович, у меня к вам просьба. Не могли бы... - Виктор не договорил.
Его перебил тихий, мелодичный звонок, раздавшийся из моих наручных часов: в обычные часы был вмонтирован приемопередатчик, работающий на ультракоротких волнах. Люди, имевшие при себе такие часы, могли свободно переговариваться друг с другом, если их разделяло расстояние не более двадцати километров.
Из часов донесся голос Елены Николаевны:
- Александр Александрович, куда вы запропастились? Где вас искать?
- Я во Дворце культуры, у Виктора.
- Вон вы где! А я звоню вам из театра. Аргентинцы привезли к нам свой национальный балет.
- Елена Николаевна, - вмешался Виктор, - давайте завтра все вместе пойдем. А сегодня мне очень нужен Александр Александрович.
- Ну, хорошо. Тогда я к вам приеду.
Я выключил приемник часов.
- Виктор, а зачем я вам нужен?
- Я хотел бы сегодня испытать свой прибор в действии. Он в основном уже готов. Я его опробовал на натюрморте. Получилось неплохо. Теперь я хочу сделать ваш портрет.
Я согласился и уселся позировать.
- Только сидите совершенно неподвижно, иначе на портрете будут искажения, - предупредил Виктор.
Позировать оказалось не так-то просто. Едва Виктор включил прибор, как у меня зачесалась переносица, потом где-то над бровью. Потом мне вдруг начал давить ворот рубашки, и захотелось расстегнуть его. Неприятное ощущение все усиливалось, становилось нестерпимым, а под конец мне уже казалось, что я вот-вот задохнусь. Кроме того, вокруг ходили и разговаривали люди, и я с трудом удерживался, чтобы не смотреть на них.
В довершение моих страданий под конец сеанса появилась Елена Николаевна и тут же принялась критиковать нашу работу. Она сказала, что Виктор неправильно усадил меня, что поза у меня напряженная, что свет падает нехорошо. К счастью, положенные полчаса истекли, и Виктор выключил прибор. Я тут же вскочил, дернул ворот рубашки, задвигал руками, ногами, головой, отер вспотевшее от напряжения лицо и жадно, глубоко вздохнул несколько раз. Елена Николаевна и Виктор с улыбкой молча наблюдали за мной.
