Джек Вэнс - Эмфирио
Эльфред Кобол отвел Гила в сторону: «Веди себя, как положено! Твой отец должен пройти в управление и ответить на вопросы. Если его потенциал невысок — а я думаю, до этого дело не дойдет — он избежит реабилитации».
Гилу уже приходилось слышать о «потенциалах», высоких и низких, но до сих пор он считал эту формулировку своего рода разговорным оборотом речи. Теперь он не был уверен, что правильно понимал этот термин. В нем появилось что-то угрожающее. Но сегодня приставать с расспросами к Эльфреду он не хотел и не мог — подавленный, опустошенный, он вернулся к верстаку.
Эльфред Кобол бродил по мастерской, то поднимая какой-нибудь инструмент, то проводя пальцем по краю деревянной панели, и время от времени поглядывал на Гила — как если бы хотел что-то сказать, но не умел подыскать выражение. В конце концов он промычал нечто неразборчивое и встал в проеме выходной двери, глядя на площадь.
Гил пытался догадаться: чего ждал Эльфред? Возвращения Амианте? Всякая надежда на это исчезла, когда прибыла высокая седовласая работница Собеса — по-видимому, ей временно передали полномочия домохозяина. Эльфред Кобол приветствовал ее сухим кивком и удалился без лишних разговоров.
Седая женщина обратилась к Гилу, четко и строго выговаривая каждое слово: «Я — матрона Хантиллебек. Так как ты не достиг совершеннолетия, мне поручено вести домашнее хозяйство до возвращения взрослого жильца. Короче говоря, ты под моей опекой. Нет никакой необходимости отклоняться от обычного расписания — можешь работать, разучивать выкрутасы и вообще заниматься тем, чем ты занимаешься в это время дня».
Гил молча горбился над верстаком. Матрона закрыла дверь на засов и осмотрела дом, зажигая свет в каждом помещении и недовольно похмыкивая по поводу нерадивости Амианте, не уделявшего, по ее мнению, достаточного внимания поддержанию чистоты и порядка. Вернувшись в мастерскую, она оставила свет включенным по всему дому — несмотря на то, что на улице было еще светло, даже солнечно.
Гил попытался выразить робкий протест: «Если вы не возражаете, я пойду выключу светильники. Мой отец не любит снабжать лордов талонами больше, чем это необходимо».
Матрона Хантиллебек возмутилась: «Возражаю! В доме темно и отвратительно грязно. Я хочу видеть, на что наступаю. А то еще влипну в какую-нибудь дрянь».
Гил немного поразмыслил, после чего осторожно выдвинул встречное предложение: «Никакой дряни у нас в доме нет, честное слово! Но я знаю, что отец страшно разозлится. Если вы позволите выключить лампы, когда вам нужно будет куда-нибудь пойти, я могу бежать впереди и включать свет».
Работница Собеса резко повернулась к Гилу, вперив в него настолько бешеный взгляд, что Гил невольно отступил на шаг: «Ничего ты выключишь! Какое мне дело до скупости твоего отца — хаотиста или как его там? Дай таким волю, в Фортиноне станет не продохнуть! Что я, дерьмом должна питаться только потому, что ему того жалко, сего жалко?»
«Не понимаю, — запинаясь, промолвил Гил. — Мой отец — хороший человек. Он никому не причиняет вреда».
«Болтаешь много!» — матрона стремительно отвернулась, уселась поудобнее на диван, вынула крючки и принялась вязать шелковую накидку. Гил медленно вернулся к верстаку. Матрона Хантиллебек достала из ридикюля связку соленых цукатов из водорослей, фляжку квасной настойки, распространявшей пряный запах кислохлеста, и ломоть сухого творожного сыра. Гил поднялся в кухню и решил игнорировать матрону. Он подкрепился миской вареных бобов, а затем, вопреки указаниям матроны, погасил свет во всех комнатах верхних этажей и улегся на койку. Гил не знал, как матрона провела ночь — наутро, когда он спустился в мастерскую, ее уже не было.
Немного погодя послышались шаркающие шаги, и в мастерскую вошел Амианте. Его редкие золотисто-серые волосы были растрепаны, слезящиеся глаза отливали ртутным блеском. Амианте смотрел на Гила; Гил смотрел на отца. Гил спросил: «Они тебя мучили?»
Амианте отрицательно помотал головой. Сделав несколько шагов, он остановился, неуверенно поглядывая то в одну, то в другую сторону. Подойдя к верстаку, он присел на скамью и провел рукой по волосам, еще больше их взъерошив.
Гил с беспокойством наблюдал за ним, пытаясь понять, болен ли отец. Амианте успокаивающе поднял ладонь: «Все в порядке. Я плохо спал... Обыск был?»
«Ничего не нашли».
Амианте едва кивнул. Поднявшись на ноги, он подошел к двери и стал рассматривать площадь так, будто впервые видел все, что было перед глазами — желтоватые мозолистые стволы овсяных деревьев, подстриженные кусты лаковицы, здания на противоположной стороне сквера. Отвернувшись, он снова сел за верстак и провел рукой по незаконченным резным лицам, выглядывающим из-за деревянной решетки.
Гил спросил: «Тебе что-нибудь принести поесть? Или чаю?»
«Не сейчас». Амианте поднялся по лестнице, вернулся через минуту со своей старой папкой и положил ее на верстак.
Гил ужаснулся: «Там дубликаты?»
«Нет. Дубликаты под черепицей», — по-видимому, Амианте воспринимал как должное тот факт, что сыну были известны его секреты.
«Но... зачем? — спросил Гил. — Зачем ты копировал?»
Амианте медленно поднял голову и посмотрел Гилу прямо в глаза: «Если не я, кто еще?»
«А как же... правила...», — Гил замялся. Амианте не ответил. Молчание было многозначительнее слов.
Амианте раскрыл папку: «Я надеялся, что ты сам все узнаешь, когда научишься читать».
«Что там написано?»
«Я собирал старинные документы, сохранившиеся с тех времен, когда людям гораздо меньше досаждали всякими правилами. Возможно, в них тогда не было необходимости, — Амианте вынул одну из бумаг, просмотрел ее, отложил в сторону, стал перелистывать другие. — Некоторые экземпляры уникальны. Вот, например: устав древнего Амброя. Почти не поддается прочтению, и в наши дни о нем уже не помнят. Тем не менее, устав остается в силе». Отложив устав, Амианте приподнял следующий лист: «А здесь — сказание об Эмфирио».
Гил подошел и взглянул на строки архаической алфавитной скорописи, все еще не поддававшейся его пониманию. Амианте стал читать вслух. Дойдя до конца страницы, он остановился и опустил документ.
«Это все?» — спросил Гил.
«Не знаю».
«Чем это кончилось?»
«Тоже не знаю».
Гил скорчил разочарованную гримасу: «А это правда?»
Амианте пожал плечами: «Кто знает? Историк, наверное».
«Историк? Кто такой историк? Где он?»
«Далеко. В Фортиноне их больше нет». Вынув из шкафчика пергамент, чернила и перо, Амианте принялся переписывать сказание об Эмфирио: «Я должен переписать все эти тексты и распространить их, чтобы они не пропали». Он нагнулся над пергаментом.
