Милдред Гордон - Таинственный кот идет на дело
- Сестричка, - прошептала Ингрид, - можно? Знаю, что уже страшно поздно...
- Давай заходи.
Много лет назад они занимали одну комнату. Тогда Пэтти действительно была старшей сестрой, потому что в те годы разница в возрасте что-то значила. Именно тогда Ингрид стала копировать поведение сестры даже в мелочах.
Дверь раскрылась пошире, и вошел Д.К., прыгнул в изножие постели, не говоря ни слова, свернулся в клубочек, а потом столь же внезапно спрыгнул.
Ингрид сообщила:
- Я дала согласие Джимми поехать с ним на пляж Ньюпорт-Бич.
- Все-таки согласилась?
- А ты не одобряешь?
- Я в этом деле не судья.
- Мне не хочется обижать папу, и я знаю, что я его этим обижу, и мне самой больно, но, сестричка, я не переживу, если Джимми возьмет с собой другую. Папа не понимает, каково мне, как важно все это для меня, я не сплю, я не могу есть, я не могу заниматься...
- У отца, наверное, тоже когда-то так было.
- Это было так давно, что он уже забыл. Я читала, что люди с возрастом забывают переживания молодости.
- Смотря какие люди.
- Видимо, да.
- Девочка, ты видишь Джимми другими глазами. Для тебя он слишком близко. И ты не замечаешь, что у него нет твоей глубины, твоей основательности, твоего умения себя вести. Помнишь, как говорила бабушка: у одних есть, у других нет?
- Я же не собираюсь за него замуж. Я просто еду на свидание, которое слишком много для меня значит.
- Почему бы тебе не поговорить с ним откровенно? Назвать вещи своими именами?
Ингрид задумалась.
- Он ничего не поймет, - с отчаянием высказалась она и продолжала: - Но я все равно поеду. В Диснейленде будет такая толкучка, а на пляже веселее. Джимми просто хочет, чтобы всем было весело. А папа не понимает. Он мне не доверяет. Я знаю, он мне не доверяет. Он боится. - Она раздраженно добавила: Джимми никогда не придет в голову ничего такого.
Пэтти повернулась на бок лицом к Ингрид.
- А ты не думаешь, что можешь оказаться в такой ситуации, когда ты сама не совершишь ничего предосудительного, но другие пары чересчур увлекутся или кто-нибудь из вас непреднамеренно попадет в неприятное положение и придется вызвать полицию?
- Ты выхватила этот вопрос у него изо рта, - отреагировала Ингрид. - Он мне не доверяет.
- Это не так. Ты подходишь не с той стороны. Он просто знает, что любой из нас, попав в определенную обстановку, может сломаться. Мы ведь люди, а не машины.
- Может быть, и так, но я знаю, как думает и чувствует Джимми и как думаю и чувствую я. Не хочу причинять папе боль, но я поеду, и спорить тут не о чем.
Пэтти рассмеялась.
- А кто спорит?
Ингрид спрыгнула с кровати.
- Поговоришь, и на душе легче.
- Приходи в любое время. За разговор денег не беру.
У дверей Ингрид остановилась.
- Ты не будешь против, если Д.К. сегодня поспит со мной?
- Он твой в любое время.
Ингрид просунула руки под кота и понесла его, как на подносе. Свисающий хвост болтался туда-сюда. Сам же кот и глазом не моргнул.
- Можешь не закрывать дверь, - сказала Пэтти. Глядя на Ингрид, Пэтти подумала: вот какой я была семь лет назад. Слушаешь ее - будто заводишь старую, полузабытую пластинку. С годами забываешь не сами проблемы, не сами чувства, но их остроту. В этом разница. Как тебе тогда чего-нибудь хотелось, как отчаянно ждала чьего-нибудь поступка и молилась Богу, чтобы это случилось; как посреди ночи вдруг начинало гулко стучать сердце и ты просыпалась, просыпалась в ужасе, и ужас этот не проходил. Хотелось выговориться, освободиться от него, но ты боялась, что тебя не поймут или, что еще хуже, твои слова прозвучат банально и смешно. Острота ощущений...
12
Шерли Хатчинсон поставила свой "ягуар", выпущенный восемь лет назад, на стоянку позади "Пале-Рояля". Выпрямившись во весь рост, составлявший полных пять футов восемь дюймов, она постояла мгновение под жарким сияющим солнцем, вдыхая свежий июньский воздух.
Она заметила пыльное пятно на "ягуаре". Взяла специальную бумажную салфетку и убрала его. Для таких мелочей нужен мужчина. Такой, как мистер Келсо. Ей нравились его загадочная улыбка, упрямые губы, голубые глаза, взор которых, казалось, пронизывает тебя до дна. Он двигался и разговаривал столь естественно, что создавалось впечатление, будто знакома с ним целую вечность. И если таким образом чувствуешь себя, то и действовать надо соответственно. Она восхищалась тем, как умело он ускользал от нее, когда она дотрагивалась до его рук, как ловко менял тему разговора, когда она начинала о личном. Она не скрывает своих намерений! Мир не знал бы и половины забот, если бы люди были сами собой, а не бегали, прячась друг от друга, как на бале-маскараде.
Она прошла пешком по узенькой чистенькой аллее - а других в Беверли-Хиллз и быть не может! - нажала кнопку звонка служебного хода, и Дэн распахнул перед ней тяжелую бронированную дверь.
- Доброе утро, мисс Хатчинсон, - уважительно произнес он. На нем была рубашка с короткими рукавами, но позднее он наденет пиджак и повяжет галстук, пройдет к парадной двери, встречая покупателей. А они увидят перед собой мускулистого мужчину лет под тридцать ростом шесть футов четыре дюйма, он вежливо улыбнется и подобострастно поклонится. Его примут за швейцара. На деле он исполнял роль охранника. В наплечной кобуре у него был кольт 38 калибра, и ему достаточно было ступить ногой на кнопку за дверью, чтобы примчались полиция Беверли-Хиллз и группа вооруженных людей из частного детективного агентства.
- Мистер Дюваль у себя? - спросила она. Она хотела посоветоваться насчет вещей для покупателя, который интересовался браслетами ювелирной фирмы "Уинстон" стоимостью около тридцати тысяч долларов.
- Он просил не беспокоить его по пустякам, - многозначительно произнес Дэн.
Она улыбнулась.
- Тогда все на свете пустяки.
Когда она проходила мимо дверей кабинета, Дюваль диктовал. Он наговаривал текст на пленку, а потом давал секретарю на расшифровку. Она пошла дальше и вошла в торговый зал-салон в стиле Людовика Четырнадцатого с высоким потолком. Все здесь было выдержано в стиле столетия: зеркала, гобелены, узорные канделябры, обюссонские ковры, золоченые кресла. Даже два стола с бархатной столешницей, на которых раскладывались драгоценности, относились к тому же периоду.
В нижний ящик одного из них, намеренно оставленный открытым, она опустила кошелек. Менее чем в футе от стола находился выход кондиционера. Нагнувшись и делая вид, что шарит в кошельке, она могла слышать голос Дюваля более или менее отчетливо. Больше всего ее пугала телекамера, которую по правилам полагалось включать в десять утра, когда магазин начинал работать. На письменном столе у Дюваля стоял телемонитор, с помощью которого он наблюдал за происходящим в салоне. Если он лично знал покупателя, он выходил из кабинета и обслуживал его сам. Когда телекамера работала, у среднего ящика стопа загоралась красная лампочка. Поэтому, подслушивая, она не сводила глаз с индикатора.
