Дуглас Ричардс - Убийца Бога
– Очень поэтично, – признал физик. – Но вопросы души – это только начало. Вы представляете, какая сразу выплывет куча религиозных, этических и философских проблем?
Кира кивнула.
– Ни один разум не в силах это представить. Даже усиленный. Что есть смысл жизни? В какой степени эмоции являются функцией нейронной цепи, а в какой – гормонов? Сможем ли мы испытывать любовь, лишившись эндокринной системы? Сможем ли мы вообще испытывать чувства? И если нет, не потеряем ли мы движущую силу и цель? Останемся ли мы людьми?
Она сделала паузу.
– Если человек верит в загробную жизнь, не почувствует ли он себя обманутым? Или наши оригинальные, органические сущности все же умрут и станут с ужасом смотреть из послежизни на свои бледные подобия, бесцельно мечущиеся по галактике? И что может помешать человеку загрузить тысячи копий собственного разума в тысячи искусственных тел? И даже если в момент вашей смерти ваш разум возродится в идентичной копии, его оригинал все равно перестанет существовать. Так можно ли считать это бессмертием?
Кира вздохнула.
– А ведь это только малая часть вопросов. Я могла бы продолжать всю ночь.
– И вы явно не придумали ни одного ответа, – широко улыбнулся ван Хаттен.
– Ни одного, – рассмеялась Кира.
Ван Хаттен улыбался еще пару секунд, но потом посерьезнел.
– Когда я рос, – сказал он, – моим любимым автором был фантаст Айзек Азимов. Кто-нибудь из вас читал его рассказ «Последний ответ»?
Мужчины растерянно переглянулись, и только Кира утвердительно кивнула.
– Должна признаться, что помешана на научной фантастике, – ответила она. – Когда я росла, Азимов уже капельку устарел, но все равно был любимым. А это его самый провокационный рассказ.
– Не могу не согласиться, – заметил ван Хаттен, явно обрадованный товарищу-фанату. – Но для тех, кто его не читал, позвольте рассказать одну историю, которая доносит ту же точку зрения, пусть и не столь убедительно и провокационно, как у Азимова.
Ван Хаттен несколько секунд собирался с мыслями и начал рассказ.
– Один парень умирает и попадает в загробную жизнь. Его встречает яркий, ослепительный свет. И всемогущая сущность говорит ему, что теперь он может воплотить свои самые безумные мечты о вечности. Нет никаких правил. Можно делать все, что угодно. Можно в одно мгновение пересечь всю Вселенную. И первые десять тысяч лет или около того парень наслаждается новой жизнью. Но проходит миллион лет, а он по-прежнему там, а вокруг все то же самое. Его разум устал, он утомился от бремени сознания. И парень находит ту всемогущую сущность и спрашивает, когда же его существование подойдет к концу. Но ему говорят, что это единственное, чего здесь не бывает. Проходит еще миллиард лет. Он так устал, ему так все наскучило, что он просит прекратить его существование. И снова ему говорят, что это невозможно. «Если так, – рассерженно говорит он, – значит я в аду». И всемогущее существо отвечает ему из глубин сияющего света: «А что, ты только сейчас это понял?»
Все сидели тихо.
Наконец Кира кивнула.
– Это интересная точка зрения. Похоже, совершенного мира не существует. Я могу сказать только одно – по крайней мере, будущие бессмертные смогут прекратить свое существование, если пожелают. А скука и усталость от бремени существования могут быть всего лишь фактором ограниченности нашего интеллекта и перспективы. Или нашей эндокринной системы. Возможно, у усиленного разума не возникнет каких-либо трудностей с вечностью.
– Возможно, – с сомнением признал ван Хаттен. – Простите, что отвлекся. Меня всегда увлекал философский подтекст бессмертия.
Мэтт Гриффин закатил глаза.
– Похоже, вы отлично подходите к нашей компании.
– Должен признаться, мне нравится обсуждать грандиозные идеи. А раз уж ваша группа имеет шанс когда-нибудь превратить эту грандиозную идею в реальность, обсуждение становится еще интереснее.
Ван Хаттен указал на Киру.
– Но позвольте вернуться к сказанному вами ранее, если вы не против. Вы действительно нашли способ удвоить продолжительность человеческой жизни? Почему я об этом не слышал?
Кира описала свою терапию продления жизни, а потом рассказала об анализе, убедившем ее, что обнародование этих сведений приведет к катастрофе.
– С того времени мы очень внимательно изучаем все серьезные открытия, которые делаем, и стараемся определить, к каким последствиям они могут привести. Непредвиденным последствиям. Как вы указали, они есть даже у бессмертия. – Она вздохнула. – Но должна сказать, что сейчас мы переосмысливаем эту позицию.
– Почему? Она кажется вполне разумной.
– Централизованное планирование не работает, – отозвался Дэш. – Это постоянно демонстрирует история, хотя многие отказываются воспринимать доказательства. Кроме того, в любых достижениях есть победители и проигравшие. Если мы изобретаем автомобиль в девятнадцатом веке, следует ли нам обнародовать это изобретение? Или мы придем к заключению, что оно нанесет слишком серьезный удар по процветающей индустрии конных перевозок? Что оно несет слишком глубокие изменения и общество не сможет его переварить?
– Вспомните «Конец Вечности», – предложила Кира, подняв брови. – Вашего любимого автора.
В книге «Конец Вечности» Азимов обрисовал колоссальный бюрократический аппарат, существующий вне времени и способный по своему желанию вносить в поток времени любые изменения. Эта организация искренне желала достичь наилучших последствий для большинства людей и меняла историю, отводя ее от войн и катастроф. Она устраняла опасные открытия и изобретения. Она сохраняла статус-кво, опасаясь покачнуть корзинку с яйцами. Но все эти благие намерения привели к катастрофе.
В самой природе прогресса и эволюции заложены болезненные потрясения. Взвешенный и осторожный анализ способен удержать цивилизацию от драматических ситуаций. Однако временами родовые схватки революционных достижений – та цена, которую вид должен платить за свое выживание и развитие.
Ван Хаттен задумчиво потер подбородок.
– Интересно. Я давным-давно не вспоминал эту книгу. Но понимаю, о чем вы.
– В усиленном состоянии мы достаточно умны, чтобы осознавать – для генерального планирования мы умны недостаточно, – пояснил Дэш. – Тем не менее мы продолжаем цепляться за свою паранойю. А удвоение человеческой жизни находится далеко за пределами того, что способно воспринять общество, даже путем серьезных потрясений. Если выпустить это открытие на волю, оно сломает хребет цивилизации.
