Амит Залуцкий - Трое в одном
— Что это за опыты?
— Он наблюдал за зимней спячкой летучих мышей. Когда мыши засыпали, он помещал их в особый холодильник и постепенно снижал температуру их тела до девяти градусов ниже нуля.
— Так ведь они же могли замёрзнуть! — воскликнула с удивлением Лена.
— Вот именно. Он вытаскивал их из холодильника, и они были твёрдые, как камушки. А потом, когда Бахметьев отогревал их, мыши оттаивали и снова оживали.
Девушка рассмеялась:
— Как пельмени!
— Ты слушай, — недовольно сказал Асылбек. — Я тебе серьёзные вещи рассказываю, а ты хохочешь. Так вот, Илья Фёдорович Орлов задолго до Бахметьева заинтересовался анабиозом. Но он был хирургом и его больше интересовала проблема консервации тканей человеческого тела. Понимаешь? Он пытался сохранить живой часть человеческого организма. Словом, Илья Фёдорович думал над тем, что гораздо позднее заинтересовало Кравкова.
— А кто такой Кравков? — спросила Лена.
Прежде чем ответить, Асылбек с достоинством помолчал.
Ему нравилось, что студентка четвёртого курса доверчиво расспрашивала его, первокурсника.
Конечно, заслуга в том, что Асылбек кое-что знал о трудах некоторых учёных-медиков, принадлежала Александру Ивановичу. Именно он любил рассказывать Асылбеку обо всех этих вещах.
Но так или иначе, сейчас Асылбек чувствовал себя в роли профессора. Он видел, что и Борис оставил книгу и тоже с любопытством прислушивается к рассказу юноши. И, конечно, такое внимание льстило Асылбеку.
Он солидно откашлялся и сказал:
— Николай Павлович Кравков был выдающимся русским фармакологом…
— Ты популярнее, — перебил Борис. — Что такое фармаколог?
— Фармаколог? Ну, это человек, занимающийся фармакологией. А фармакология — это наука, которая изучает действие лекарственных веществ на организм, и устанавливает методы и принципы их применения. Вам ясно, уважаемый?
— Ясно, — усмехнувшись, ответил Борис. — Валяйте дальше, маэстро.
Асылбек бросил на друга комично-высокомерный взгляд и продолжал менторским тоном:
— Однажды Кравков отрезал у трупа пальцы и стал пропускать по их кровеносным сосудам солевой раствор, который по составу был близок к крови. И как вы думаете, что произошло?
— Не тяните, маэстро, — попросил Борис.
И Асылбек пояснил:
— Ногти на отрезанных пальцах продолжали расти. Значит, пальцы жили самостоятельной жизнью. Отдельно от тела. Но Кравков пошёл дальше. Другими опытами он даже доказал возможность сохранения некоторых жизненных свойств тканей после высушивания.
— Высушивал, а потом оживлял? — переспросил Борис.
— Представь себе!
Борис скептически поджал губы. А Лена спросила:
— Но при чём здесь полковый лекарь — дед Александра Ивановича?
— А при том, что этот никому не известный врач предвосхитил идеи и Бахметьева, и Кравкова, и некоторых других более поздних исследователей. Илья Фёдорович научился сохранять жизнь тканей на неопределённо долгое время. Понятно, уважаемые слушатели?
— Не совсем, — ответил Борис.
— Ты дуб, — ласково сказал Асылбек и пояснил: — Полковой лекарь Илья Фёдорович Орлов научился сохранять отдельные органы и ткани в состоянии, напоминающем состояние анабиоза.
Юноша сделал внушительную паузу и сказал:
— А хотите посмотреть коллекцию, которая досталась в наследство Александру Ивановичу от его деда?
Лена молча кивнула. Асылбек заговорщически поднял палец:
— Только чур, моему старику об этом не говорить! Он не любит, когда я без спросу лезу в эти шкафы.
Он покосился на дверь, глянул на часы и, убедившись, что профессор придет ещё нескоро, осторожно открыл высокий дубовый шкаф.
— Вот, глядите!
Полки шкафа были уставлены стеклянными банками самых различных размеров. В узком высоком сосуде плавала в растворе отрезанная по локоть рука ребёнка. В широкой банке чуть покачивалась от толчка раскрытой дверки сердце. Самое обыкновенное человеческое сердце с аккуратно перерезанными кровеносными сосудами. А рядом стояла банка, в которой тускло поблескивали сероватые полушария головного мозга…
Асылбек осторожно поднял банку с сердцем и подал её Лене. Девушка робко взяла её и тихо спросила:
— Оно заспиртовано?
— В том-то и дело, что нет! — многозначительно сказал Асылбек. — Я же говорю, что этот полковой лекарь нашёл какой-то удивительный состав, который позволяет хранить все эти ткани в состоянии, напоминающем анабиоз.
Брови Лены удивлённо приподнялись:
— Но что это за состав?
Асылбек пожал плечами:
— Этого до сих пор никто не знает.
Он бережно взял банку с сердцем из рук Лены и поставил её на место.
— Илья Фёдорович был убит в Крымскую войну в тысяча восемьсот пятьдесят шестом году. Все рукописи, над которыми он работал, погибли. Во всяком случае найти их не удалось.
— А как же коллекция?
— Коллекция хранилась у его жены, которая в то время жила где-то в Тамбовской губернии. Сын Ильи Фёдоровича меньше всего интересовался коллекцией. Да и внук его — Александр Иванович — только совсем недавно обратил внимание на странные свойства раствора, в который погружены эти ткани. Это уже случилось после того, как он ушёл на пенсию и переехал сюда.
— Неужели он ничего не подозревал раньше? — недоверчиво спросил Борис.
— Ничего! Александр Иванович ведь был тоже военным врачом. Это только последние годы он преподавал в Военно-медицинской академии. А до этого всегда был со своим полком, и коллекция хранилась у одного из его родственников, который медициной даже не интересовался. Только совсем недавно дедушка забрал коллекцию и переехал во Фрунзе. Тогда-то он и решил повторить опыт Кравкова. И знаете, что случилось?
Асылбек остановился и значительно посмотрел на своих друзей.
Лена тихо спросила:
— Что?
И Асылбек, понизив голос, таинственно сообщил:
— Пальцы, которые он взял в одной из этих банок, ожили. Когда дедушка пропустил по их кровеносным сосудам питательный раствор, ногти стали расти!
Глаза Лены широко раскрылись. И даже Борис казался ошеломлённым.
— Пальцы ожили через сто с лишним лет? — недоверчиво воскликнул он.
— Да, — коротко подтвердил Асылбек.
— Значит… Значит, все эти части человеческих тел не просто заспиртованы, но они… живы? — почему-то шёпотом спросила Лена.
Асылбек молча кивнул головой.
— И это сердце?
Асылбек снова кивнул.
Несколько секунд все молчали. Было слышно, как за тёмными окнами шумел ветер. Мягкий свет торшера слабо освещал большую, просторную комнату…
