Иннокентий Сергеев - Либретто для жонглёра
"Она красивая женщина", - думал я и повторял шёпотом: "Красивая женщина", - и было приятно, что меня никто не слышит. В расщелину штор пробивался резко очерченный синий свет ночной улицы, прорезав комнату до самой двери, он лежал на ковре. Во всём доме спали. Спать не хотелось. Мне было приятно, и даже духота казалась домашней. Я знал, что смогу завтра отоспаться, и моя противоестественная бодрость меня не тревожила. Мимо за окном проехала машина. "Ну разве можно так рано ложиться?" - подумал я. Только-только разговориться успели. А ведь она приоделась. Извинилась, что ничего толком не готовила, зато завтра обязательно что-нибудь вкусненькое состряпает. - Племянник родной приехал, сделай что-нибудь этакое, наше! А она сказала: "У нас ведь и развлечений-то никаких нет". Дядя обиделся: "Как нет, а какие развлечения нужны? Лес есть, река. Не какая-нибудь, а настоящая. Кино нужно? Дом культуры, пожалуйста. Там, кстати, сейчас фильм идёт какой-то американский. Надо в газете посмотреть". И я сказал, что не нужно, но он всё равно принялся искать эту газету. Мы остались одни. Я всё мялся и боялся посмотреть на нее. Она спросила меня, на каком я теперь курсе. На пятом уже? Один год остался, да и то неполный. - Не трудно учиться? Я хотел отмахнуться, но сообразил, что это будет невежливо, и не успел ничего ответить. Появился дядя со своей газетой. Он включил торшер и сунул мне газету в руки: "Читай. Это наша городская брехаловка. Так себе, конечно, газетка", - сказал он пренебрежительно и гордо. Хлопнул себя по животу и, многозначительно посмотрев на жену, сказал: "Ну что, как насчет того чтобы поужинать?" И она ушла собирать на стол. За ужином он всё рассказывал о своей студенческой эпопее и о каких-то своих друзьях в Вавилоне, и всё никак не мог успокоиться. Вздыхал, что нет вина. - А то бы бабахнули за приезд племянничка. "Ну как там в Городе, новые власти, да? Давно я туда не наезжал". Я отвечал что-то. Мы переглянулись, и она едва заметно улыбнулась. Мы поняли друг друга. (Я заворочался в постели.) И всё-таки мне удалось остаться с ней наедине. Я всё пил свой чай, а она сидела рядом. Сначала я только бубнил что-то, а стоило мне немного разойтись, как она поднялась и стала мыть посуду. Правда, тут же закрыла кран и виновато вытерла руки о полотенце, но после этого я уже не мог оставаться на кухне. И я ушёл. А потом они легли спать. Она принесла мне постельное бельё, и я заговорил с ней. - Вот только почитать ничего с собой не взял. Ни о чём не думал, когда уезжал. Она разгладила ладонью простынь и улыбнулась. - У нас есть книги. Правда, немного. Я не буду закрывать форточку? - Конечно, не нужно. Иногда и читаешь через силу, но заставляешь себя. Хотя бывает, так умотаешься, что и не до книг. - Да, - сказала она. - А всё равно. Потихоньку, потихоньку устаёшь и не можешь уже больше... ждать чего-то... Она спохватилась, конечно. И, пожелав мне спокойной ночи, ушла. А я сидел, не в силах поверить, что она только что произнесла это. Таким голосом. "Красивая женщина", - прошептал я и уткнулся в подушку. - "Женщина..." Я вспомнил, что забыл выдернуть вилку холодильника из розетки. Это меня почему-то сильно огорчило. Потом вспомнил, что в холодильнике осталось масло. Теперь оно заплесневеет, фуй, мерзость. И я всё думал об этом масле и злился: "Далось мне это масло!" И не мог заснуть. А потом всё-таки заснул, но два или три раза просыпался. А когда проснулся окончательно, подумал: "Наверное, они уже ушли".
Было утро, и так тихо было, что я подумал: "Они ушли". Я потянулся и, выбравшись из постели, принялся шуметь: жмурясь, раздвинул шторы, подобрал с ковра покрывало и, напевая песенку без слов, зашлёпал в ванную с твёрдым намерением принять душ. По дороге я безо всякой нужды отворил дверь спальни и заглянул туда. Я быстро затворил дверь. Стало совсем тихо. Я на цыпочках вернулся обратно, забыв про умывание. Они спали. И только тут я вспомнил, что сегодня воскресенье. Я взял со столика свои часы. Полдевятого. На улице было безлюдно. Заняться было нечем. Через семнадцать минут я понял, что мне скучно, что я голоден, неумыт, а к магнитофону нет наушников. "Через полчасика поднимутся", - утешал себя я. - "Потерплю". Они проснулись в одиннадцатом часу. Я уже успел побриться и привести себя в порядок. - Проснулся? - сказал дядя. Он был в майке и в спортивных штанах. - Давно? Я сказал: "Да. Прекрасно выспался". Он включил телевизор и вышел из комнаты. После завтрака он шумел пылесосом. Уходил в магазин и вернулся с бутылкой водки, которую бережно пристроил в холодильнике. "До вечера", - пояснил он мне. Телевизор не выключался весь день. Элисса, - я уже называл её так, - хлопотала у плиты. Я помогал ей, мы разговаривали. Я окончательно понял, что она ангел. Она испекла лимонный пирог. В жизни такого не пробовал. Я расточал восторги, дядя довольно посмеивался. Элисса краем фартука отирала пот. Вечером дядя предпринял смелую попытку споить меня, подмешав в водку сироп и загазировав полученное вещество. Элисса переполошилась, но я оставался спокоен, - мне доводилось пить и не такое. Элисса пить отказалась. Я тоже. Дядя, став не в меру разговорчив, заставил меня курить прямо на кухне, сообщив, что детей у них нет. При этом он тоскливо посмотрел на свою жену и пожаловался: "Не хочет рожать. Как вот её заставить?" Я уклонился от ответа. Элисса ушла, потому что на кухне сидеть стало совсем невозможно. Я вышел на балкон, - дядя называл его не иначе как лоджией. Второй раз в жизни я видел балкон на первом этаже. - Зачем такой нужен? - сказал я Элиссе. Она стояла рядом. В комнате орал телевизор. Она затянулась сигаретой. Темнело. Она сказала: "Так и живём". А я сказал: "Завтра на работу?" - и засмеялся. Она кивнула и посмотрела на меня: "А что еще делать?" - Как убить время? Или жизнь? Она сказала: "Наверное". А я сказал: "Я знаю дворец. Есть люди, которые обходят его стороной, есть люди, которые тянут шею, пытаясь заглянуть в его окна, но если в этот момент кто-нибудь проходит мимо, они смущаются и делают вид, что спешат и уходят прочь. А кто-то топчется у дверей, изнывает от скуки, не желая признаться себе в этом, и поглядывает на людей, которые так же толкутся вокруг, с видом то ли хозяина, то ли привратника, он и сам толком не знает. Есть и такие, кто думают, будто двери - это и есть дворец. Но стоит тебе войти, и ты оказываешься в светлом просторном зале, пахнущем хвоей. Розовые огни горят повсюду, они как шары среди игольчатых веток. И ты делаешь шаг и идёшь, и чем дальше, тем просторнее зал вокруг тебя, и тем светлее в нём. И ты видишь пирующих людей. На них праздничные одежды, они узнают тебя, приветствуют, и ты понимаешь, что сейчас произойдёт что-то такое, прекраснее чего нет. И ты не ошиблась. Вот входит Она, и платье Её переливается всеми цветами, расшитое жемчугом, украшенное поразительной тонкости рисунком, а причёску Её венчает корона, и ты понимаешь, что это сама Королева. И все поднимаются и поют для Неё. А Она простирает к своим друзьям руки и говорит, а голос Её чист и нежен, и звонок, звонче серебра! - В эту ночь любви пусть соединятся все любящие и любимые! И нет ничего, что не было бы послушно Её повелению. Нет таких стен, которые не растаяли бы от слов Её, голос Её усмиряет само Время, и оно становится волшебным ковром. И тогда... Тогда всё становится совсем другим". - Ещё бы, - сказала Элисса. Из квартиры раздался крик: "Жена!" - потом обиженно: - "Же-э-на. А!" Она отняла руку и испуганно нырнула в дверь. Стало пусто. Её голос был в комнате, далеко. Телевизор молчал. Я стоял один. По другой стороне улицы прошла женщина, подняла на меня глаза, потупилась. Проехал крытый грузовик. Потом мотоцикл с коляской. Стемнело. В окнах электричества двигались люди. У самого бордюра чесалась собака. Я вернулся в квартиру и закрыл дверь балкона. Я вспомнил, что на днях записал "Genesis", и подосадовал, что не захватил с собой кассету.
