Николай Дубов - Колесо Фортуны
Судили-рядили, так никого и не нашли, пока, наконец, не отозвался Бабиченко. По своей должности сторожа, а сейчас единственного хозяина, он присутствовал при всех приготовлениях и следил, чтобы не было никакого ущерба имуществу, за которое отвечал он.
- Если по-простому, - сказал Бабиченко, - так и моя Власовна сможет. Только чтобы без фокусов!
- Да какие фокусы! - закричал обрадованный Иван Опанасович. - Что он тут, свои законы будет уставлять?.
Ну, Свирид, выручил прямо не знаю как! Власовне колхоз трудодень засчитает, а с меня считай пол-литра за такое дело... Да и сам тут подхарчишься...
- Это нам не требуется! - жестко отрубил Бабиченко. - Не нуждаемся.
Бабиченко действительно не собирался живиться на дармовщину, расчет у него был совсем другой. Добра всякого в доме было немало, отвечать за него не шутка, особенно теперь, когда будут чужие люди, но и круглые сутки торчать здесь - тоже мало радости. А так - днем жинка за всем приглядит между делом, сам он придет сторожить только на ночь, а днем может заняться дома по хозяйству.
- Ну нет так и нет, - примирительно сказал Иван Опанасович. - Чего тут обижаться? Давай присылай свою жинку.
Вскоре в кухонной плите Дома туристов загудел жаркий огонь, Власовна захлопотала над столом. И вовремя, так как гости были уже близко.
Всю дорогу американец болтал как заведенный, задавал бесконечные вопросы, но переводчик еле отвечал.
Его растрясло на булыжной дороге, он побледнел, закрыл глаза и полусидел-полулежал, откинувшись на спинку сиденья. Мистер наконец отстал от него, ненадолго притих, но когда машина въехала в лес и по обе стороны шоссе поднялись могучие стволы строевых сосен, начал восторженно цокать языком, вертеться на сиденье и восклицать:
- It's beautiful! It's just amazing![Прекрасно! Изумительно! (англ.)] За поворотом открылась узкая пойма Сокола, мостик через него, а на пригорке справа бело-красные руины.
- What is it? [Что это? (англ.)] - показал на них мистер Ган.
Секретарь исполкома понял без переводчика.
- Бывший дом помещичий... Помещик здесь жил. До революции.
- Помеш-чик... - повторил мистер Ган. - And where is [А где? (англ.)] помешчик? Пу? Пу? - И он потыкал перед собой вытянутым указательным пальцем, будто стрелял.
- Да кому он нужен, стрелять его? - сказал секретарь. - Сам куда-то смылся во время революции...
- Смы-лся?
- Ну, драпанул... Убежал, значит.
Мистер Ган понимающе кивнул, оглянулся на оставшиеся позади руины и поцокал языком. Сверх всяких ожиданий обед прошел прекрасно, или "бьютыфул", как без конца повторял мистер Ган. Знакомясь, он и оба председателя долго трясли друг другу руки, хлопали по плечам и, не щадя скул, улыбались. Стол, заставленный пирамидами огромных алых помидоров и тугих, хрустящих огурцов, привел американца в восторг, он начал тыкать в них пальцем и кричать свое "бьютыфул".
- Да уж, качество будь здоров! - без ложной скромности сказал председатель колхоза. - Свои, не магазинные!
А когда Власовна принесла пылающий жирный борщ, в котором ложка стояла торчком, восторги мистера Гана перешли все пределы.
- Притворяется небось? - потихоньку спросил переводчика Иван Опанасович.
- Да нет, - вяло ответил тот. - В Америке еда у них красивая, а не вкусная. Как вата.
- Ты что квелый? И не ешь ничего?
- Заболел.
- Так иди, отлежись.
- А как вы без меня разговаривать будете?
- Нам с ним международную политику не решать.
А это дело, - кивнул Иван Опанасович на бутылку "Столичной", - пойдет без всякого разговору. В крайности на мигах договоримся. В войну еще как договаривались...
Без переводчика действительно обошлись свободно.
Они усердно потчевали друг друга и, хотя каждый говорил по-своему, прекрасно друг друга понимали. Иван Опанасович заметил про себя, что заокеанский гость пьет не так уж много, он больше колготился, галдел вокруг каждой стопки, но отпивал глоток и ставил ее обратно.
Это было к лучшему - значит, человек знал свою меру.
Рабочий день пропал. Поначалу Иван Опанасович и Головань огорчались, но после трех стопок махнули рукой - враз на два стула не сядешь, на двух свадьбах не погуляешь, - а тут бросить нельзя: можно сказать, государственное дело, международные контакты. Секретарю Чугуновского райисполкома и вовсе нечего было огорчаться: он выполнял данное ему поручение, а главное - избавлялся наконец от надоевшего иностранца и рассчитывал, как только жара спадет, отправиться домой.
Уехать ему удалось лишь поздно ночью. После обеда Иван Опанасович и Головань посидели немного для приличия и поднялись уходить - день угасал.
- No! No! - закричал мистер Ган. - Тепер... да?
Тепер нада... река, ривер... Как это? Campfire... Костьер, да?.. Самовар and song... Песня. Yes? - и вдруг запел: - "У самовара йя и мойя Маш-ша..."
"Ишь ты, - удивился про себя Иван Опанасович, - и это знает..."
Сам Иван Опанасович слышал песню о Маше и самоваре еще до войны, когда был пацаном.
- Само-вар it's very good![Это очень хорошо! (англ.)] - долдонил свое мистер Ган.
- Да поздно уже, - сказал Головань. - И где его взять, тот самовар?
Иван Опанасович и он, если уж пили, так не чай, в крайности - молоко, и самоваров в домах у них не было.
Призвали на совет Власовну. Став у притолоки, она пригорюнилась, подумала и сказала:
- Сроду они у нас были, самовары? Мы воду в кастрюлях, макитрах кипятим. Нету в Ганышах самовара.
Вот разве у Харлампия. У того был - он любит вареную воду хлебать.
- Какого Харлампия?
- Да у мужа Катриного, у деда Харлампия, что в лесничестве.
Возить самовар сюда-обратно, а главное, таскаться с ним вверх-вниз по крутой скале удовольствие маленькое.
Решили ехать все вместе, не за самоваром, а к нему. Там на низком бережку и место можно выбрать получше.
Погрузили весь нужный припас в машину и отправились к Харлампию.
Дед сидел на завалинке и в угасающем вечернем свете читал газету. Выслушав Ивана Опанасовича, он вприщурку посмотрел на американца, оставшегося в машине.
- Так раньше только баре да купцы ездили скрозь самовар на природу любоваться. Хотя, правду сказать, самовар - самоваром, а налегали больше на водочку...
- Этого добра там тоже хватает, - сказал Иван Опанасович, махнув рукой в сторону машины.
Дед крякнул и заметно оживился.
- Самовар имеется, самовар налицо, только без Катри нельзя, она всему имуществу командир.
Катря появилась в дверях, и лицо ее не предвещало ничего хорошего. Не дослушав Ивана Опанасовича, она без обиняков сообщила, что все они посказились [Спятили (укр.)]. Люди добрые, которые делом заняты и работящие, спать ложатся, а их, бездельников, на ночь глядя, черти на реку несут. Чего доброго, и ее лайдак, бесстыжие его очи, вместе с ними ладится...
