Ринат Мусин - Любви все роботы покорны (сборник)
– Но с ней! – восклицает она. – С ней!
Растерянность вопиет из нее.
– Как ты мог, Билл! Как ты мог!
– Она всего лишь натуристка, Ва, – говорю я.
– Натуристка! – Она фыркнула, словно муха залетела ей в горло.
Она обхватывает плечи руками.
– Они отвратительны!
Мое плечо дергается в намеке на пожатие.
– Прости, я не разделяю предрассудков общества.
– Да уж, не разделяешь! – шипит Ванесса. – Я смотрю, ты проникся идеями ренегистов достаточно глубоко – на глубину вагины этой похотливой шлюхи!
Передо мной встает вагина Серены – вся ее сочность.
Как предупредительно, как надежно принимало меня ее нутро: словно банковский служащий, что оформляет крупных размеров вклад, как клуша-наседка, что собирает разбежавшихся цыплят. За окном ночь прочерчивают белые линии воспламененных газов – пассажирские лайнеры воспаряют на Марс.
– О, Билл! – поворачивается ко мне Ванесса. – Она совсем не модифицирована, понимаешь – совсем!
Ее трясет. Я тушу сигарету о голову кхмерского божка.
Поднимаюсь из кресла; принимаю ее в объятия, как несчастного ребенка.
– У нее всего одно сердце, череп не защищен титаном, не продублированы схемы!
Жена рыдает.
– Ну, ну, – говорю я. – На свете есть и более беззащитные создания.
Она утирает слезы.
Макияж ничуть не размазан – он татуирован под кожу.
– Но ведь, – всхлипывает она, – я могла ее ударить! Ударить, ударить!
Я понимаю.
Усиленный титаном кулак Ванессы способен пробить бетон – и превратить голову Серены в мясной бульон. Я провожу ладонями по спине жены.
– Нужно быть осторожнее с натуристами.
Она порывисто всхлипывает, но успокаивается. Таково море после бури – по нему еще ходит мерная зыбь, но уже не жди цунами.
– Ты ведь расстроилась только из-за этого?
Она прижимается ко мне щекой.
– Да конечно! Я не имею ничего против твоих узаконенных любовниц… но это!
Мои ладони поднимают подол, обнажая бедра.
Под тканью цвета электрик – тонкие кружевные трусики.
Она не смотрит мне в глаза.
– А ты не злишься за… Тоско?
Мои пальцы забираются ей в трусики. Я ласкаю холмик, покрытый шерсткой, раздвигаю влажный портик губ. Погружаю пальцы в начинку. Она учащенно дышит; мне нравится ее дразнить – играть мелодию вожделения, не даровав прощения.
– За твою связь с кибертроидом из Джнемпри?
Мои пальцы проникли глубоко.
Обладай кто рентгеновским зрением, он решил бы, что я показываю «виктори» в истекающей вагине. Она сочится похотью, как надкушенный пирог.
– Хха… – говорит Ванесса, – да, да, да…
Она выгибается, как спортивный лук.
Впивается клыками мне в шею.
– Нет, – говорю я, – нет. Я не прощаю тебя.
Ее пасть распахивается, и тело вибрирует.
Она – закипающий суп, что вот-вот польется из кастрюльки. Она вращает бедрами, насаживается на мои пальцы. Я играю на ней мелодию – заколачивая клавиши в нутро истерзанного телесного фортепьяно.
Я хватаю ее за хвост и резко выкручиваю, причиняя невообразимую боль.
На ее глазах – слезы, вибриссы подрагивают.
– Да, да, – истекает она. – Трахни меня!
Я мну ее грудь – все три пары, все шесть бархатных, покрытых шерсткой холмиков с возбужденными сосками. Властно заставляю опуститься на колени. Она принимает мой член, играя с ним шершавым кошачьим язычком.
Наконец, она на четвереньках – выпячивая бедра в отчаянной, животной надежде.
Оскаливаю волчью пасть: поверженная кошка у моих ног. Телевизор бормочет что-то о правах генетически не модифицированных меньшинств. Я вхожу в нее, и она кричит.
Более 30 % семейных пар, согласно статистике, составляются из фелино– и киномодифицированных людей. У нас два сердца и череп укреплен титаном.
К черту Серену – наступает Время для Нас.
Александр Голиков
Защита Энейды
Не было ни верха, ни низа, никаких пространственных координат, да и время будто остановилось. И ничего толком не чувствовалось, сознание оставалось на грани яви и небытия, выплывая оттуда на секунду-другую, чтобы снова погрузиться в ничто. Потом оно несколько успокоилось, определило, что все не так уж и плохо, и стало задерживаться на поверхности бытия куда дольше, пока вдруг резко и окончательно не пришло в себя, а вместе с ним и его главная составляющая – человек. Произошло мгновенное воссоединение, словно бесчувственное тело окропили живой водой, и Фил приоткрыл глаза, обретая собственную физическую сущность, коей и являлся на данный момент – навигатора первого класса, здорового, полноценного мужчины в расцвете сил с запоминающейся внешностью. Узнавание самого себя после глубокого искусственного сна прошло незаметно и буднично (первый раз, что ли?), но вот ощущения, которые привносил анабиоз после пробуждения, приятными никак не назовешь, к ним толком не привыкнешь: одно плывущее, будто в нокдауне, сознание чего стоило. Да и все остальное тоже. Слабость, например. Радужные пятна перед глазами. Ну и мысли под стать: вялотекущие, абстрактные, никакие.
Однако какое-то смутное беспокойство, что владело им с первых секунд пробуждения, все не отпускало. Эдакий неприятный, даже обескураживающий фон. Словно заноза возле сердца. Фил пялился в потолок анабиозного отсека и никак не мог сообразить, что же не так. Автоматика разбудила, он жив-здоров? Да, слава богу. Память не в пятнах временной амнезии? Вроде нет, все, что надо, помнит… Тогда в чем же дело?!
Фил потер лицо руками, встряхнулся, потянулся и сел на ложе ан-камеры. Неторопливо огляделся, особо уделяя внимание деталям. Подчас ведь именно от мелочей и зависит наше благополучие.
Однако ничего особенного не заметил. Все на месте, все в порядке. Воздух свеж, посторонних запахов нет, аппаратура в норме, зелененькие огоньки так и бегают, чисто, светло и уютно, как и положено в обжитом родном доме. А разве корабль не его дом? Вот именно. Его. Но почему тогда беспокойство не проходит, хоть ты тресни? Отчего же на душе так неуютно и тревожно?
Фил, стараясь ни о чем не думать, посидел еще немного, собрался и резко встал. Моторика оказалась в норме, даже не покачнулся. Хотя что удивительного? Здоровьем бог не обидел, силой тоже, сейчас еще транк выпьет, но так, для окончательной стабилизации, а после и поесть организует, а то жрать охота, аж желудок звенит. Понятно, что перед «лежкой» никакой еды в принципе, и желательно часов за десять минимум, иначе пробудишься весь в «благородной отрыжке», а кому оно такое надо? Филу уж точно нет.
