Кир Булычев - Операция «Гадюка»
— Гарик, не отвлекайся, — сказала Калерия. — Я хочу быть уверена, что они ничего не сотворят с твоим мозгом. Если они лишат тебя памяти или способности логически рассуждать, то все наше участие в операции летит к чертовой бабушке, а я буду вынуждена отправить тебя на пенсию в двадцать пять лет.
— Маловероятно, — сказал я. — Зачем им лишать меня памяти?
— Но раз мы не знаем, то должны подстраховаться! — закричал Воробышек. — Я бесконечно благодарен Лере, что она подумала о таком блоке.
— А Яков Савельевич, — ответила комплиментом Калерия, — сделает так, что воздействия на тебя через мозг будут сведены до минимума. Если там тобой постараются командовать, вызывая в тебе радостные повизгивания, как у лабораторной крысы, страх или душевную боль, — все эти чувства и воздействия ты будешь ощущать в сто крат ослабленными. Но будешь знать об их существовании и потому сможешь имитировать нужную реакцию.
— То есть «малыш уж отморозил пальчик», — сказал Воробышек, — а ты вопишь, что вся рука побелела и вот-вот отвалится.
— Две проблемы, — сказал я и постарался показаться моим мучителям несчастным ребенком, которого бросили родители. — Первая: не сунете ли вы мне в мозг чего-то лишнего, забыв сказать об этом? И вторая: не забудете ли вы вытащить шарики и датчики, когда я вернусь к вам в одном куске? Если, конечно, я вернусь в одном куске…
— Перестань гипнотизировать, — сказала Калерия. — Прибереги свои способности для аутсайдеров. Это первое. А второе — раз ты пришел к нам работать, то приходится идти на некоторые жертвы. Учти, что институту нужны нормальные, здоровые и желательно умные люди. До этого момента я тебя к ним и относила.
Я подумал, что Калерия вовсе не такая красивая, как мне вчера показалось.
— Договорились, — сказал я. Они с Воробышком были правы. Судя по всему, мне придется работать в сложной обстановке. Они же хотят подстраховаться. Ради меня самого.
Калерия обернулась к доктору:
— Яков Савельевич, а вы гарантируете, что никаких следов вашей операции внешне не будет?
— Мы же говорили! — вспорхнул куда-то под потолок мой мучитель. — Я же обещал! Ни одна драная собака не заметит дурного!
И я покорно пошел в соседнюю комнату, в процедурную.
Я приехал в Меховск через шесть дней. Три дня были нереальным сроком даже для энергичного полковника Миши и его команды. Но и через шесть дней в моей «легенде» оставались зияющие провалы. И если бы кто-нибудь решил всерьез заняться моей проверкой, он бы скоро меня разоблачил. Надежда была на то, что никому не придет в голову этим заниматься.
Добра у меня было рюкзак через плечо и турецкий чемодан. Небольшой, мягкий и не слишком набитый. Я не вез с собой гостинцев.
Поезд замер минуты на две. Я сошел на прибитую недавним дождиком пыль меж путей. Не знаю, почему на не очень загруженной дороге надо останавливаться на третьем пути, — наверное, чтобы несподручнее было «челнокам» тащить полосатые, как матрасы, баулы. Вся Россия тащит за собой такие баулы размером с бабушкин сундук. В зависимости от силы носильщика и содержимого баула его положено тащить в руке или крепить к тележке. Что возят из города в город, из страны в страну мои соотечественники, не знаю. Наверное, все, кроме лыж. В том, что из моего поезда в рассветный Меховск вывалилось с полдюжины «челноков», не было ничего удивительного. Удивительней было то, что на путях нас ждали другие «челноки», которые волочили «матрасы» из Меховска в иные края. Им всем продали билеты в один вагон, видно, кассирша обладала зловредным характером, и я даже замер в сторонке, потрясенный скоростью и энергией, с которой все меховские «челноки» успели за две минуты втолкнуть в вагон десятка два объемистых сум и залезть сами — правда, с проклятиями, которые пошатывали старинное кирпичное здание вокзала, и с зарядом ненависти, которого хватило бы на штурм Зимнего дворца.
Меня никто не встречал, но я, конечно, помнил город — все улицы были знакомы, даже дома. И приятно было узнавать их в натуре и истинном масштабе.
Я пошел не спеша, не самой близкой дорогой, чтобы поглядеть на центр города, выкурил сигарету в городском сквере, поглядел, как на автобусной остановке толпятся грибники — видно, лес начинался близко от города и не надо было уезжать с вечера.
Птицы пели оглушительно. Наверное, сюда, в чистые края, слетелись птицы из Черновцов-12, Магнитогорска-18, Челябинска-46 — из всех тех страшных мест, где под предлогом будущего уничтожения империалистов травят и природу, и местных жителей, и, конечно же, лесную живность. Вот птицы и слетелись в Меховск.
Городок был таким мирным, таким российски идиллическим, так деликатно поскрипывали телеги, съезжаясь к рынку, что было совершенно невозможно даже допустить вероятность какого-то преступления, большой беды, грозящей этому мирку.
По дорожке, ведущей через сквер, прошли быстрым шагом две монашки с сумками — спешили на рынок. А я и не знал, что здесь где-то есть монастырь. Вернее всего, догадался я, его открыли совсем недавно и управление дяди Миши еще не получило сведений от своих агентов. Впрочем, вернее всего, и для меня информация — лишняя.
Впитав в себя запахи пыли и отцветающей сирени, согретой солнцем травы и теплого хлеба, я поднялся и пошел к ручью, к современным домам. Домов было немного, не больше дюжины, были они четырехэтажными — скучными, одинаковыми, запущенными и своим существованием на окраине городка угрожали его будущему.
Сама фабрика была старой, из красного кирпича, но сбоку от здания поднимался на три этажа новый административный корпус — как говорится, стекло и бетон, а вернее, немытые стекла и бетонные панели, обсыпавшиеся на стыках.
Солнце уже поднялось и пронизывало еще непыльную листву, но на улицах было малолюдно: люди досматривали свои последние сны — половина седьмого.
Мне бы поберечь сладкий сон моего кузена Аркадия, но ошиваться возле дома, когда здесь каждая собака на виду, смысла не было. Чем менее я буду заметен, тем лучше для всех, включая меня самого.
Служба есть служба. На ней всегда недосыпают.
Я поднялся на третий этаж. Дверь была обита клеенкой и поделена на ромбы кнопками. Я позвонил. Коротко, чтобы не пугать человека. Аркадий должен быть один — тетя Нина уехала в деревню. Она всегда летом уезжает в нашу деревню, там сохранился дедушкин дом, она все лето занимается хозяйством, пашет, получает удовольствие и внука тоже берет. У Аркадия раньше была жена Клавдия, бросила его лет шесть назад, живет в Курске.
