Кир Булычев - Операция «Гадюка»
— Это Порейко, — сказал дядя Миша. Имени-отчества он не сообщил — видно, решил, что узнаю это при знакомстве.
Затем он положил передо мной две фотографии кудлатого брюнета с черной повязкой через левый глаз.
— Одноглазый Джо, — сказал он. — Правая рука и телохранитель Порейки. Воевал в Приднестровье или по крайней мере там побывал.
Наконец он показал мне фотографию самого генерала Матвея Семеновича Чулкова — его второй подбородок лежал на тугом воротнике, туда же спускались брылы, а вот глазки так затянуло свинячьим жиром, что их трудно было разглядеть. К сожалению, генерал был в фуражке, и потому растительность на голове я не рассмотрел.
Четвертым персонажем, которого мне дали лицезреть, был сам Рустем Марков, человек, судя по имени и фамилии, смешанного происхождения. Но внешность Марков унаследовал от кавказских предков: был он горбонос, черноглаз, с хорошо организованной курчавой прической, единственное, что подкачало, — подбородок. Подбородок убегал к кадыку. Такие подбородки бывали и у Габсбургов, и ничего — правили империей.
— Отдохни, просмотри еще раз кассету, вот семейный альбом, познакомься со своей мамой, бабушкой и так далее — там везде есть подписи. А я сейчас свяжусь с нашим человеком, который работает по Абхазии. У тебя должна быть непотопляемая «легенда».
Миша ушел в комнату, хотя телефонный аппарат стоял и на кухне. Но мало ли о чем хочет поговорить полковник со своими майорами. Я же принялся за наш семейный альбом.
Смешно, но я стал воображать, что это и есть мои настоящие родители. Да и ничего странного в том нет — типичный комплекс детдомовца. Вот этот дядя — сначала молодой, на лыжной вылазке, в старомодном костюме, потом постарше, сержант, — оказался моим отцом. А это свадебная фотография.
Папа с мамой. Мама у меня — просто красавица. Правда, красавицей она была лишь на одной свадебной фотографии. Видно, умелая парикмахерша попалась.
— Где мы жили тогда? — спросил я у полковника, когда он вернулся на кухню.
— В Вологде, — ответил Миша. — Вы все северяне — у тебя еще один дядя есть — он в Архангельске живет.
— А мама жива?
— Мать твоя умерла относительно молодой. Попала под машину. А отец давно ушел от вас, женился на другой, связей с ним ты не поддерживаешь.
— Я уже запутался, — взмолился я. — Где здесь правда, а где моя «легенда»?
— Мы не стали бы так придумывать тебе семью — мало ли, Аркадий рассказывал женщинам, да и дядя с тетей у тебя живы. Нет, все правда. Только настоящий Юра без вести пропал в Абхазии.
— Почему я вернулся?
— Надоело скитаться. Хочешь осесть, работу найти, семья поможет. У тебя же на самом деле, кроме Аркадия и тети Нины, никого нет.
— Но почему они должны меня признать и принять?
— Сегодня вечером нам привезут материальные следы твоей биографии, потом начнешь готовиться к экзамену.
— К какому еще экзамену?
— Ты в жизни где-нибудь воевал?
— Я действительную служил, после школы.
— Вот именно. А твой герой, то есть Юрий Старицкий, прошел три войны. Ты должен знать современное оружие как свои пять пальцев, ты должен знать слова, песни, отношения уставные и неуставные — не дай бог тебе опозориться, попасться на пустяке. У тебя три дня.
— Мало.
— Я бы никогда не рискнул провести такую операцию с простым человеком. Потому я и просил тебя у Калерии. Понимаешь, от твоего поведения, от твоих знаний и умения зависит очень многое.
— Значит, у вас уже есть подозрения?
— Нет, никаких подозрений нет!
Он ответил так решительно и даже сердито, что я понял: какие-то подозрения существуют и очень не нравятся моему новому начальнику. Хотя у меня нет начальников. Я вольная птица.
— Что ж, — сказал я, — поехали учиться.
Экзамен я кое-как сдал, правда, не на третий день, а на пятый. Но прежде чем отбыть в командировку, мне пришлось в очередной раз пройти всю бюрократическую цепочку — выписать удостоверение, получить деньги, а также подвергнуться специфическим испытаниям, принятым в нашей системе.
Ничего смешного здесь нет.
Я сдал чемодан и рюкзачок на проверку в наш спецотдел, где «прекрасная девушка Нина, та, что в спецотделе живет», прошлась по вещам, а потом и по мне частым электронным и интуитивным гребнем, чтобы убедиться — на мне и во мне нет ничего могущего указывать на связь с институтом.
Кстати, еще разок меня проверили в ведомстве полковника Миши на следующий день.
А потом притащили к Воробышку.
Воробышек — существо махонькое, ничтожное, робкое, в миру его зовут Яковом Савельевичем, и никто его не боится, хотя гениев от медицины надо бояться, чтобы не изобрели лишнего.
Яков Савельевич, которого Воробышком прозвали в институте, был подчеркнуто вежлив, но настырен, как голодный овод.
В его компьютере я содержался до последней клетки организма. Правда, найдя тысячу отклонений от нормы, он вынужден был в свое время признать, что при всем том я остаюсь гомо сапиенсом и отношусь к тому же виду, что и Воробышек, только к другой национальности. Что касается его национальности, то она была еврейской, что касается моей — то паспорт, относивший меня к русской нации, ошибался на несколько парсеков.
— Гарик, — взмолился Яков Савельевич, — Лерочка просила заблокировать травматические центры. Тебе не будет больно. Клянусь здоровьем мамы!
Маме было девяносто, и он отправил ее в Иерусалим, где более теплый климат.
Воробышек взмахнул крылышками, встрепенулся и, пока я пытался понять, что они с Калерией задумали, скомандовал своим помощницам, чтобы меня готовили к имплантации.
Так как я пытался сопротивляться, Воробышек вызвал Калерию, и та поклялась, что моему здоровью и возможности заводить семью ничего не угрожает.
— Ангел мой, — сказала она. — Мы не знаем, куда ты попадешь. И ты этого не знаешь. Нам лишь известно, что некто для каких-то непонятных нам целей крадет молодых людей. Современные средства обработки психики открывают…
— Опаснейшие возможности! — подхватил Воробышек.
Я поглядывал на стеклянную дверь в операционную, которую здесь почему-то называли процедурной. Там покачивалась широкая спина анестезиолога Гриши, который еще сегодня утром стрельнул у меня сигарету. И вот вместо благодарности он участвует в пытках!
— Гарик, не отвлекайся, — сказала Калерия. — Я хочу быть уверена, что они ничего не сотворят с твоим мозгом. Если они лишат тебя памяти или способности логически рассуждать, то все наше участие в операции летит к чертовой бабушке, а я буду вынуждена отправить тебя на пенсию в двадцать пять лет.
