Коллектив авторов - Полдень, XXI век (ноябрь 2011)
– Вы так милостивы, ваше величество, – заметил Морел вечером за картами.
– Это не я милостив, – вздохнул Лотарь. – Это он слишком стар для плахи. И так может умереть в любой момент…
– В любой? – уточнил Морел.
– Именно, – кивнул цесарь. – Сами же знаете – сердце… или что там у стариков может отказать.
Морел на секунду прикрыл глаза. И продолжил тасовать колоду.
С эльфом они о происшедшем не говорили. Хоть Лотаря и удивляло, что Эрванн так помелочился: смерть завоевателя – против нескольких спокойных лет. Для Дивных, которые и столетия перешагивают, не заметив.
Но ведь за этим и пришел.
– Государь, – Морел аккуратно разложил оставшиеся четыре туза по меленьким цесарским картам, – вас уже называют спасителем Державы. Вы хотите, чтоб вас также именовали другом эльфов?
– Молчи, каналья, – тоскливо сказал Лотарь, снова продувшийся в прах.
Кое о чем Морел не знал – или не говорил, что знает. Звание друга эльфов Лотарь уже заслужил. После смерти цесарины, перерывая ее документы с праздничным нетерпением, как дочь роется тайком в материнской шкатулке для рукоделия, он нашел там доклад по «решению эльфийского вопроса», просмотренный и одобренный. Доклад, представленный молодым капитаном Морелом еще живой цесарине. И указ с размашистой матушкиной подписью. Указ пошел в печь, а на докладе он перечеркнул визу и написал: «Пересмотреть».
У Эрванна, однако, был свой взгляд на дружбу.
Как-то вечером они гуляли по саду; небо стало светло-серым, почти белым, и сгустившийся на горизонте закат казался кровью, вмерзшей в лед. Цесарь кутался в тяжелый плащ. Эльф, кажется, холода не чувствовал. Порой ему было интересно – каково ему здесь, пленником во дворце чужих, где никто не говорит на его языке? Порой хотелось спросить – кем был он раньше, была ли у него жена, была ли семья. Что за шрамы он прячет под неизменными нитяными перчатками.
– Я понимаю, Эрванн, между нашими народами сейчас слишком много ненависти, чтобы мы могли говорить о… о сотрудш гчеств е…
Он прервался, увидев, что эльф улыбается.
– Так ты думаешь, цесарь, что мы вас ненавидим? Какие же вы забавные, люди… Ненависть – это ваше чувство, столь же горячее, сколь и то, что вы называете любовью… и такое же недолговечное, оттого одно так легко переходит в другое… Будь мы способны на такое, нам было бы легче… Между нашими народами нет ненависти, цесарь.
– И все же, – сказал Лотарь, – ведь я исполнил твою просьбу, а ты – ты спас мне жизнь. Я не оставляю надежды когда-нибудь назвать тебя другом…
Эльф рассмеялся. В первый раз за время плена – по-настоящему. Лицо его, искаженное весельем, было ликом божества – того, которому лучше не рассказывать о своих планах. Раньше – раньше их называли дивным народом, веселым народом… Они плясали лунный танец и плели венки из любовной травы… Задолго до того, как появились люди; задолго до того, как люди затиснули их в резервации и обосновались на земле, которую глупо посчитали своей.
Они нас переживут, подумал Лотарь. Они для того все это и затеяли.
– Одни из вас говорят о дружбе, когда хотят подчинить себе других, иные – чтоб оправдать свое подчинение… Прости, цесарь, ты вырос среди рабов, тебе это привычно. Но никто из нас не будет служить тебе, какое бы оправдание ты для этого ни выдумал.
– Я могу приказать казнить тебя, – Лотарь самому себе показался капризным мальчишкой, озлившимся на няньку, мол, скажу матушке, и она тебя выгонит. – Я могу приказать выжечь ваши кварталы дотла.
– Тебе так нужны огонь и кровь? – тихо проговорил Эрванн.
Он вытянул руку в нитяной перчатке и погладил ветку вербы, смахивая снег. Та под его лаской затрепетала, покрылась почками, что тут же лопнули, выпустив зеленые стрелки листьев. Запахло весной. Цесарь великой Державы смотрел на это во все глаза. Эрванн еще мгновение придерживал ветку неправдоподобно длинными пальцами, потом отпустил, уронил руку с разочарованным вздохом. Отвел взгляд.
– Иногда, – сказал Лотарь, – мне хочется понять, как нам удалось победить вас.
– Порой меня это тоже удивляет, – сказал дивный.
* * *Верные навек. В народе их называли «фиалками». Это, пожалуй, хуже всего. Если народ дает своему страху имя, значит, этот страх подлинный.
И его следует искоренить.
– Поговори с теми, кто это затевает, – сказал теперь цесарь. – Ты поможешь себе, а не мне.
– Побеседовать с главой тайной службы? – поднял брови Эрванн. – Я рад бы сделать это, но он не говорит по-эльфийски. К тому же я не думаю, что он станет меня слушать.
– Кто такие «Верные навек»? – резко спросил Лотарь. – Группа террора, заговорщики, фанатики – кто они?
– Верные навек королям, – вздохнул эльф, не удивившись вопросу, – впрочем, он мало чему удивлялся. – Так называли тех, кто был ближе всех к Высокой семье… тех, кто получал имя из уст самого короля, тех, кто оставался с ним до последнего. Я не знаю, как объяснить тебе, цесарь, я не вижу рядом с тобой Верных. Пожалуй, я мог бы так назвать твоего… Морела.
Цесарь про себя усмехнулся. Трудно поверить, что представители такой мудрой цивилизации могут быть так наивны. Да нет; эльф просто не знает людей.
– Но они давно ушли по лунной дорожке, сопроводив нашего последнего правителя. Кто напомнил тебе о них?
– Эти слова пишут на стенах– там, где случаются пожары. Там, где убивают людей.
– Ах, – сказал эльф, – на стенах, – и снова углубился в книгу, потеряв к разговору интерес.
– Эрванн, посмотри на меня! Глава тайной службы не знает эльфийского!
– Он не говорит по-эльфийски, – неожиданно живо отозвался Эрванн. – Но разве ты можешь судить, о чем он знает, а о чем нет?
Снег все не выпадал, хотя ему давно уж было время. Вместо снега – мерзкая, до сердца пробирающая влажность, тяжкое мокрое небо. Да еще ветер, заверчивающий немыслимые рондо в дымовых трубах. Лотарь любил Цесареград, но любовь эта была жалеющей, с оттенком брезгливости, по долгу – как обязан он был любить Державу и свой народ, вот только и к ним он относился с той же брезгливостью и жалостью. Не будь он остландским цесарем, давно бы уехал из города.
Был «тронный день», и докладчики казались какими-то особенно скучными, неизбывная сырость проникала в их души, выедала, наполняла плесенью. Чуть развлек ректор Академий, явившийся просить автономии для Университетов, как встарь. «Встарь» – видно, в доцесарскую еще эпоху, когда и Державы-то как таковой не было. Лотарь чуть вслух не спросил – а не дать ли им сразу и respublica.
Такой народ. Ничего – так ничего, перетерпим, но уж если даете, так давайте все и с верхом. После они потребуют убрать Стену.
