Людмила Стрельникова - Метаморфоза
— Вы из близких людей никого не подозреваете? — задал вопрос следователь.
— Нет, что вы, к нам приходят только старые знакомые, очень проверенные люди. За них я могу ручаться.
— Из чужих в последнее время кто-нибудь заходил? Вспомните.
— Нет, из чужих — никто. Забегала только моя подруга, но она ходит ко мне с незапамятных времён.
— Кто-нибудь из знакомых знал, где вы храните драгоценности?
— Да, конечно. Почти все старые знакомые знали, я не скрывала.
— Перепишите мне их фамилии и адреса.
Дальнейшие расспросы и осмотр ничего не дали. Пострадавшие утверждали, что никого не подозревают и что в последнее время никого из чужих у них не было.
Пролетела неделя, следствие не сдвинулось с места. Валентина, собственно говоря, к следствию не имела никакого отношения, расследованием занимался следователь. Но полицейский всегда должен быть бдительным, тем более, что в городе участились кражи. Просматривая как-то фотографии разыскиваемых рецидивистов, Валентина остановилась на одном интересном лице, остановилась именно потому, что оно отличалось от других интеллигентностью, внутренней утончённостью и видимой культурой.
— Какие мужчины становятся преступниками. И чего им не хватает? Наверное, из хорошей семьи, родители приличные были, жил в достатке. Всё имел, не хватало ему только тюрьмы, — раздумывала она, разглядывая черты лица, и чем дольше вглядывалась, тем более они казались ей знакомыми. Где-то она видела человека, похожего на него. Она заглянула в дело.
«Среднего роста, худощав, глаза большие, серые, способен менять внешность…» — прочла она и снова перевела взгляд, на фотографию. Из всего лица самыми знакомыми казались глаза. «Где же я их видела? Где? Нет, глаза могут быть похожими у нескольких людей сразу, по ним не определишь». Она отловила фотографию с досадой на себя: — «Девичья память так и осталась. Если бы я с самого рождения или хотя бы с детства была мужчиной, память наверняка была бы идеальной. Почему-то про мужчин не говорят — „юношеская память“. Я же оригинал — мужчина с девичьей памятью. Ладно, довольствуйся хоть тем, что ты оригинал», — утешила она себя.
Последующие два дня ничего нового не принесли. На третий день, не успела Валентина переступить порог своего дома, как к ней бросилась взволнованная Татьяна Сергеевна.
— Валентин, как я вас жду! У меня несчастье — меня обворовали. В полицию не заявляла, думаю, надо предварительно с вами переговорить. — Впервые глаза и её лицо выражали не слащавость, а растерянность и возмущение: — Прямо не знаю, что делать. Я женщина одинокая, знаете, как трудно мне наживать вещи.
— Взяли золото и деньги, — с поразительной проницательностью уточнил молодой полицейский.
— Да, — лицо соседки выразило крайнее удивление, — А откуда вам известно?
— Производственная тайна, — Валентина почувствовала себя Шерлоком Холмсом. — Пройдёмте на место преступления. Евгения, пойдёшь в качестве свидетеля с нами, обратился он к супруге.
Все трое направились к соседке. Зайдя в комнату, полицейский не стал снимать даже фуражку, чтобы выглядеть посолиднее и вселить в растерянную душу потерпевшей уверенность, что преступник будет пойман, зло не уйдёт от возмездия. В комнате царили чистота и порядок, как и после прошлых краж, в других местах, что вводило несколько в заблуждение. Обычно грабители, не зная, где находятся золотые вещи и деньги, при поиске переворачивали всё к верху дном, устраивая страшный беспорядок. Здесь же все вещи оставались на своих местах, все, кроме золота и бумажных купюр, то есть грабитель хорошо знал: места их хранения. Кроме того, аккуратно изъяв интересующие его предметы, он тем самым не сразу наводил хозяев на мысль, что в их доме совершилась кража. Проходило несколько дней, а иногда и недель, прежде чем хозяйке требовались деньги или украшения, и она обнаруживала пропажу. Если преступник и оставлял какие-то следы, то за несколько последующих дней они окончательно пропадали для следствия.
Полицейский тщательно осмотрел комнату. Евгений тоже озирался по сторонам, пытаясь найти хотя бы окурок или какой-нибудь иной предмет, помогающий следствию раскрыть преступление, но напрасно.
Валентина на всякий случай поинтересовалась:
— Вы не убирались в квартире после того, как обнаружили кражу?
— Что вы! Я же смотрю кинокартины и прекрасно помню, что улики надо оставлять. Поэтому вещи я не трогала. Как они были, так и остались.
— Да, но у вас так было всегда, — несколько разочарованно вздохнула Валентина, обводя в который раз комнату пристальным взором. — А где деньги лежали и золото?
— Кольца и серьги — здесь, в шкатулке, — хозяйка открыла дверцу серванта. — А кошелёк с деньгами рядом.
— И всё — на самом видном месте, — укоризненно произнесла Валентина. — Как откроешь сервант — сразу всё бросается в глаза: и кошелёк, и шкатулка, тут и искать не нужно — берите, экономьте время на поиске.
— Но у меня с роду никого не бывает, — развела руками Татьяна Сергеевна. — Разве только вы иногда заходите да Варвара Ивановна. А в основном я чаще по гостям хожу, когда скучно.
— Надеюсь, меня вы не подозреваете? — с наигранной бравурностью спросила Валентина, хотя почувствовала себя после высказывания соседки в роли подозреваемого: когда в чьём-то доме что-то пропадает, и оказывается, что кроме тебя там никого не было, поневоле начнёшь испытывать неловкость за себя.
Но Татьяна Сергеевна, однако же, поверила в непогрешимость стража порядка и замахала руками.
— Что вы, что вы! Какой может быть разговор о вас.
— Жена тоже отпадает, я за неё ручаюсь, — заявила Валентина. Евгений засмеялся. Он настолько был уверен в собственной честности, что подобное заявление показалось ему смешным.
Если же задуматься серьёзно, то кто может оставаться уверенным в своей честности, если никогда не знал соблазнов? Интересно, как поведёт себя честный человек, если останется один на один с кучей драгоценностей и будет знать две вещи: во-первых, что в данный момент он совершенно один, и, во-вторых, что если он даже и возьмёт часть, пропажу не обнаружат, и никто его не заподозрит? Честность проверяется на соблазнах так же, как доброта — на добрых поступках, а не на добрых помыслах. Но мой приятель по наивности пока этого не подозревал и верил в себя, как верят, впрочем, многие.
— Остаётся Варвара Ивановна, — продолжала вести следственную нить Валентина. — Но ей семьдесят четыре года. Зачем ей это? — раздумывала она.
— Что ж, и в таком возрасте можно нагрешить. Может, она собирается устроить себе пышные похороны на чужие средства, тем более, что своих не стало, — пошутил Евгений.
