Андрей Кокоулин - Прынцик
Клетчатый, сине-белый плед, укрывавший плетеное кресло, пополз вниз, и к неяркому свету юпитеров, включенных через два на третий, подалось помятое лицо с седыми висками. За лицом открылась худая шея, плечи, втиснутые в тесный кашемировый, горчичного цвета пиджак.
Хабаров.
— Великолепно! — негромко захлопал Казимирчик. — Это так искусно, так неожиданно! Я здесь пятнадцать минут, и ни сном, ни духом, уверяю вас. Сергей Сергеевич, вы, несомненно, мастер, каких мало.
Хабаров раздраженно поболтал кистью в воздухе.
— Алексей Янович, честное слово, иногда вы переходите в своем славословии некую черту, после которой вас хочется убить.
Он с кряхтением встал из кресла и распрямился. Отчетливо щелкнул то ли позвонок, то ли еще какой сустав.
— Слышали? — насторожился Хабаров. — Возраст.
Свернув плед и аккуратно накинув его на подлокотник, он оправил складки на брюках, медленно подошел к краю сцены и вдруг выдал оборот вокруг собственной оси на носках туфель. Вздулись полы пиджака, лопастями вентилятора мелькнули руки.
Дробно стукнули каблуки.
— Могу еще, — хмыкнул Хабаров и ссутулился обратно.
Задумчиво почесывая бровь, он спустился в зал, кивнул Галке, словно они сегодня уже виделись, и за рукав потянул в сторону Шарыгина.
— Мы сегодня что, собственно, репетируем?
— Или Брехта, или Островского.
— А с чем связано?
— С режиссером. Если появится Неземович, показываем "Бесприданницу". С Суворовым ставим "Доброго человека".
Хабаров ногтем поводил по переносице.
— А кого я в "Бесприданнице"?
— Робинзона, кажется.
— Хм… Когда-то давно, на заре своей карьеры, кажется, в Оренбурге… нет, в Ростове…
— Сергей Сергеевич, все это очень интересно…
— Да? — удивился Хабаров. — Гриша, я тонко чувствую вранье.
— Просто, Сергей Сергеевич, — приложил ладонь к груди Шарыгин, — эта ваша заря карьеры… Она как жупел уже, и если вы этого не замечаете…
— Замечаю, — кивнул Хабаров. — Знаете Шакальского? Того самого? На заре карьеры, когда я еще, грубо говоря, ходил под театральный стол…
— Господа! Вот и я!
Выкрик со сцены заставил Хабарова обернуться.
Блондин Песков глядел на собравшихся с нежной улыбкой, свысока и будто перед публикой раскинув руки.
— Ты как всегда не можешь без рисовки, — кисло заметил Шарыгин.
— Бесподобно! — восхитился Казимирчик.
— Сергей Сергеевич, Григорий Валентинович, — Песков поприветствовал коллег "офицерским" кивком. — Галина Ивановна! Вам — воздушный поцелуй!
Он поднес щепоть из пальцев к губам и раскрыл ее в направлении Галки.
— Черт! — сказал Хабаров. — Про что я?
— Про стол, Сергей Сергеевич, — напомнил Казимирчик.
Хабаров посмотрел на него совершенно пустыми глазами.
— Про стол? Ну, да, смотрю, стол…
Он задумчиво умолк.
Песков присел на край сцены, а затем молодцевато спрыгнул в зал. Он был поспортивней, пофактурней Шарыгина, в нем не было вальяжности, ленивой неги, но были напор, хищный оскал и мужественный подбородок.
Смотрелся он, конечно, выигрышней, и Шарыгин ему этого простить не мог.
— Ах, Игорек, Игорек, береги себя.
Песков опустился в кресло рядом с Галкой.
— Кровь играет рядом с красивыми девушками.
— Да? — присел, удивляясь, и Шарыгин. — Твой порыв слишком эгоистичен, чтобы красивые девушки обратили на тебя внимание.
— А мне кажется, что я нравлюсь.
— Понимаешь, вовлеченности не получается, — сокрушился Григорий. — Моноспектакль.
— Кстати, — очнулся Хабаров, — о моноспектаклях. На заре моей театральной юности…
Галка вдруг почувствовала себя лишней.
Говорят о своем, думают о своем. Почему ей казалось, что Шарыгин с ней стал общаться как с равной?
Инженю ты мое, инженю…
Хабаров даже не поздоровался. Песков и слова не сказал. Кто она? Кукла, ширма, пустое место? Неужели с ней нельзя даже о погоде?
Обидно.
А еще обидней будет, если просмотр так и не состоится. То есть, у всех состоится, а у нее нет. В конце концов, кто она, так…
— Не расстраивайтесь, — дохнул в ухо противный Казимирчик, — это павлиньи игры. Самолюбование, соперничество. Они ни коим образом вас не умоляют.
Чтобы быть от Казимирчика подальше, Галка пошла по рядам вверх, ее даже не окликнули, и она спокойно дошагала до входных дверей, скрытых портьерной тканью, приоткрыла створку в пустой и темный холл.
На мгновение подумалось: почему бы нет?
Сбежать, на воздух, из плюшевой театральной духоты, никто не кинется, никто не заметит даже, Казимирчик, наверное, скажет только: "Восхитительно смылась! Я сам ни сном, ни духом…". А она дойдет до цветочного на Крещения, хоть у нее и свободный график работы в магазинчике, но появляться-то надо иногда, и тетя обрадуется.
Створку пошире.
Как назло, Фигаро объявился в самый неподходящий момент. В смысле, господин Россини со своей арией.
Та-да-да-дам! Pronto prontissimo…
Самое удивительное, что когда Галка обернулась, все смотрели-таки на нее, белели лицами. И Песков, и Хабаров, и Шарыгин. Вот уж вовремя!
Телефон к уху.
И смотрите, хоть обсмотритесь. Не до вас.
— Галка…
Второй акт трагедии?
— Я слушаю, — вздохнув, сказала Галка.
Сердце стиснуло. Ну что, что еще, подруга? Новые упреки? Новые обвинения?
— Прости, — помолчав, подышав, вдруг прошептала трубка Светланиным голосом. — Я… я дура просто. Я знаю, что ты не могла, но он мне всю кровь…
Слезы облегчения чуть не брызнули у Галки из глаз.
Камень с души, булыжник из-за пазухи, думайте, что хотите, мир стал светлей.
— Светочка, я все-все-все понимаю, — заговорила она взахлеб, прикрыв динамик ладонью. — Ему просто жить негде. А у меня две комнаты… Я в маленькой, он в большой.
— И долго… — Светлана сглотнула. — И долго он так собирается?
— Говорит, что неделю.
— Скажи ему, пусть возвращается. Пусть. Квартира-то его.
— Может, ты сама ему?…
Трубка горько фыркнула.
— Не могу. Слышать его не хочу. Пока.
Спустившись к сцене, Галка обнаружила, что народу прибавилось. Рядом с Казимирчиком сел Костоглотов с намотанным на ангинное горло шерстяным шарфом, на втором ряду с зеркальцем и помадой обосновалась Жмуркова, упершись коленями в сетчатых чулках в спинку впередистоящего кресла, помощник режиссера Абаева копалась в своем непременном портфеле серой, антилопьей, по слухам, кожи, шурша распечатками текстов и совершенно по-лошадиному фыркая. К компании Шарыгина, Пескова и Хабарова примкнули Заборский и Крюсс, образовав похохатывающий заговорщицкий кружок.
