Андрей Кокоулин - Прынцик
Обзор книги Андрей Кокоулин - Прынцик
Андрей Кокоулин
Прынцик
Принц на белом коне снился Галке с неполных шести лет.
Началось все с книжки. Называлась она "Сказки", и на обложке у нее вверху были нарисованы яблоневые ветви с красными и желтыми яблоками, а внизу переплеталась трава и росли грибы; слева, кажется, были мухоморы, а справа — боровики.
Тот июль вообще намертво отпечатался в Галкиной памяти.
Он был солнечным и насквозь синим. Детали, удивительные для разума пятилетнего ребенка, всплывали в нем вдруг и вставали на предназначенные для них места. Галка помнила, как качалась во дворе на низких, скрипучих качелях. Дома расходились, солнце било в глаза. Качели шли вперед и вверх, и тонкие Галкины ножки в белых с голубой полоской носочках взлетали к слепяще-желтому небу. Словно птицы-чайки. Сандалики, соскочившие с ног в траву, будто усики вытягивали красные ремешки. Соседский мальчик, большеголовый, коротко стриженный, вроде бы из второго подъезда, закусив губу, наблюдал за Галкой из песочницы, щурился, ладонью в песке прорывал какие-то ходы. Наконец прокричал: "Девочка, ты, когда накачаешься, ты скажи!"…
Потом она разбила коленку, и кожа на ней еще долгое-долгое время была твердой, шершавой и чесалась. Ей даже сделали ужасно неудобную противочесательную повязку.
Потом была прихожая. В прихожей на крючках висел велосипед дяди Коли. Поблескивали спицы и цепь. Сам дядя Коля стучал на кухне кастрюлями и тарелками. Он был брат мамы и турист. Мама говорила, что он женился на своем велосипеде. И — заодно — на рюкзаке. А Галка стояла в углу, темном из-за распахнутой до упора двери в гостиную, сцарапывала с мелких обойных цветиков белесые лепестки и ревела в голос.
За что ее тогда наказали — выветрилось напрочь. Во всяком случае, за дело. Но это же было обиднее всего. И когда в замке весело заплясал ключ, она в десятый, наверное, раз, глотая слезы, тянула: "Уй-ду-ууу от ва-ас!". Возникший будто бы из ниоткуда папа Галку, конечно, спас, из темницы вызволил и, осушая мокрые щечки ладонью, поинтересовался, хочет ли она в отпуск. Галка, всхлипывая, утвердительно тряхнула косичками. "Тогда, — щекотно зашептал в ухо папа, — поедем в деревню. Я тут выгрыз у начальника две недели…".
Разумеется, маленькой радостной ракетой умчавшись в родительскую спальню, Галка под прерывистый стрекот швейной машинки сообщила маме свою версию. Версия получилась кровожадная и этим вошла в семейные анналы. Господи, не дай соврать, звучала она, кажется, так: "Папа загрыз начальника, мы срочно уезжаем к дедушке!".
Думайте что хотите. Папа-убийца, дочка-сообщница…
Мама даже не переспросила, она упала руками и головой на ушиваемое платье (темные, с рыжинкой волосы на бледно-голубом), и плечи у нее заходили, завздрагивали, легонько затряслись от беззвучного смеха.
Нет, не с книжки. С этого все и началось.
А затем продолжилось.
Как кусочки смальты формировали мозаику, так складывалось одно к другому: сборы. Галка в одних трусиках носилась с игрушечным набором посуды и пыталась куда-то его пристроить. Все остальное смутно, смазано, беготня и беззлобный голос дяди Коли: "Брысь, шмакодявка, из рюкзака!".
Автобус же назывался ПАЗ…
…Приехали…
Двор был незнакомый. То есть, даже не соседний. Бетонная площадка, бетонная же плита, положенная набок и изображающая стенку, громоздкий мусорный контейнер. Через дорожку кренилась детская горка. Жестяной язык ее краем вонзался в дерн. Чахлая трава вокруг была усыпана фантиками и окурками. Фальшивыми монетками блестели бутылочные пробки. Автомобильное стадо грудилось у молоденьких тополей.
Галка растерянно крутнулась на каблучках.
Десятиэтажка. Правое крыло. Левое крыло. Узкая, разделяющая щель арки.
Похоже, обратно выбираться как раз через нее. А время… Галка бросила взгляд на часы. Четыре сорок две. Что ж, с паспортным столом на сегодня все. Прощай, прощай, паспортный стол. Девушка, видишь ли, заблудилась. Вывернув шею, она еще раз, с прищуром, пристально оглядела двор. Нет, решительно непонятно. Никаких ассоциаций. С горки не каталась. Под тополями не сидела. В контейнере, если уж на то пошло, не рылась. Получается…
Обиженно квакнул клаксон.
Галка отступила, и четырехколесный монстр, угловатый, серебристо-черный, с рассекающей капот фиолетовой молнией, фыркнув, вывернул к арке. Галка пошла следом.
А получается какой-то топографический кретинизм.
Шла себе на Комсомольцев, а очнулась… Галка хихикнула. Интересно, а город-то вообще мой? Вдруг, Пицунда какая-нибудь… Хотя Пицунда это хорошо, море… Никогда не была в Пицунде.
У самой арки на колесе от "Камаза", приспособленном под клумбу, расслаблялась молодежь.
Стаканчики. Сигаретки. Сухарики. Полуторалитровая бутыль пива стояла в обрамлении рюкзаков и учебников. Уже ополовиненная.
— Не, бля, она точно дура, — услышала Галка, приближаясь, — или сука…
На первом были широкие серые брюки с нашлепанными по всей длине карманами и черная футболка, простроченная мелким английским текстом. "Why, even in that was heaven ordinant. I had my fathers…". Надо же, "Гамлет". Принц Датский. Как начнешь вспоминать принцев, так они просто косяками, косяками, один за другим…
Ого, у нас усики, прыщи и нам не больше четырнадцати.
Тогда нет, не Гамлет, в лучшем случае — Ромео. С челкой. А Джульетта, соответственно, дура.
Соскользнувшая с колеса нога в "вареной" джинсе — это был второй.
Целиком Галке его видно не было. Нога и все. Плюс словно сам по себе воспарял из-за спины носителя шекспировских строчек разворот глянцевого журнала. Разворот был замечательный. Две трети его занимало изображение голой бабищи в завитом парике. Мощный афедрон светил в мир. Свисали какие-то ленты. Лаково блестел столик. А оставшуюся треть чернили ненормально крупные буквы. "О любвеобильности Екатерины Второй еще при жизни складывали…"
Ну да, складывали. При жизни.
Третий, упираясь разношенными кроссовками в близкую стену, посылал в небо колечки сигаретного дыма. Острое лицо, сосульки волос.
— Извините, — сказала Галка.
В ответ сбили пепел, перелистнули страницу на ту, где афедрон царствовал уже в гордом одиночестве, и пробормотали вовсе к Галке не относящееся: "…или не знаю, бля, кто…".
Собственно, можно было поворачиваться и уходить.
Девушке дали понять, что общаться с ней не желают, и мягко указали на… скажем, на ту же арку и указали. Конечно, в каком-нибудь дамском романе голубых кровей героиня посчитала бы ниже собственного достоинства переспрашивать. Ах-ах, как можно! "Леди Элизабет уничтожающе посмотрела на молчащего графа и, вскинув голову, вышла вон. Голая спина ее выражала презрение. Служка-арапчонок, показав язык, выбежал следом. Граф скорчился и зарыдал".
