Юрий Константинов - Лицо Аэны
— Я сказал, что согласен, — перебил Чумаков. — Но не совсем представляю характер эксперимента.
— Все в свое время, — проговорил Гордеев. — Предупредите семью, знакомых, что отправляетесь в длительную научную экспедицию. Можете сами придумать куда. Несколько недель вы проведете в Центре космической подготовки, — он кивнул в сторону Громеко. — Трудно сказать, насколько необходима такая подготовка, но медики настаивают.
— Если она для эксперимента не пригодится, мы Чумакова в отряд зачислим, — сказал, улыбаясь, Громеко. — Биофизики и в космосе нужны.
— Пусть он на Земле доказывает, на что способен, — ввернул Мезенцев. — Докажете, Алеша?
— Постарается, — ответил за Чумакова Гордеев. — Хватит с него вопросов, Павел Игнатьевич, и так человеку не по себе. В общем, ступайте, Алексей, обдумайте все как следует, до конца недели у вас еще есть время. Потом, если не раздумаете, поступите в распоряжение Александра Александровича. Ну и, сами понимаете, о нашем разговоре никому ни слова. А пока вы будете проходить подготовку, мы постараемся еще немного прощупать загадочный шар, хотя… — он вздохнул, — это действительно трудный орешек. — И вице-президент протянул Чумакову руку, давая понять, что разговор окончен.
Думая о необычной этой беседе, Алексей ощущал, как тревожный холодок обливает сердце.
Рассказ Мезенцева, вся история этого невесть откуда взявшегося ореха Кракатук — сплошная загадка. Сможет ли он найти к ней ключ? Что же такое на самом деле представляет собой этот непостижимый шар?
Глава втораяСюрпризы зеркальной камеры. Чумаков меняет настроение. Орхидея всплывает из глубины
— Этот тренажер мы называем зеркальной камерой, — сказал Громеко, подводя меня к массивному, выступающему в стене округлому люку. Он привычно набрал код на небольшом табло, что-то едва слышно щелкнуло; Громеко, с усилием потянув люк на себя, открыл вход в камеру с металлическими стенами весьма внушительной толщины.
— Новейшая аппаратура, — с гордостью произнес он, — знали бы вы, Алексей, сколько блестящих специалистов участвовали в создании «зеркалки» — инженеров, медиков, химиков, психологов… Как много принципиально новых задач пришлось им решать. Такие тренажеры нам ох как будут нужны, когда наступит пора дальних межпланетных перелетов. Пока же мы камерой практически не пользуемся. Разве что в особых случаях, когда ученые просят поэкспериментировать.
Я оглядел небольшую, примерно три на два метра камеру и, честно говоря, не понял, чем так восторгается Громеко. Внутри — однообразный тусклый блеск тщательно отшлифованного сизоватого металла, в люке — обычный иллюминатор из многослойного стекла. Посреди камеры — очень высокое кресло из кожи и множества гнутых хромированных труб. Сверху над ним нависало нечто вроде огромного блестящего абажура в виде металлической полусферы, усеянной разной величины отверстиями и обвитой разноцветными проводами. Эта штуковина чем-то смахивала на обыкновенный электрический фен.
— А почему вы ее называете зеркальной? — спросил я, оглядываясь. — Где-то здесь действительно есть зеркала?
— Посидишь в этом кресле — поймешь, — усмехнувшись, ответил Громеко. Он протянул руку и нажал какую-то кнопку с внешней стороны камеры. Буквально через несколько секунд, словно из воздуха, в камере появилось несколько молчаливых, деловитых очкастых людей в белых халатах. Они обступили кресло, завозились у него, подсоединяя какие-то приборы. Я залюбовался их четкими сноровистыми движениями.
За дни, проведенные в хозяйстве Громеко, я уже привык к явлению этих белоснежных научно-технических духов, которое обычно предшествовало очередному испытанию. Чего они только со мной не проделывали! Вертели на специальных установках в немыслимых плоскостях, заставляли плавать и нырять в каких-то герметичных бассейнах, их внимательные глаза наблюдали за моим лицом через смотровые окуляры.
По правде сказать, все это начинало мне уже действовать на нервы. Я чувствовал себя здоровым, находился, по общему мнению, в прекрасной спортивной форме, а между тем мучитель мой Громеко с неистощимой выдумкой продолжал изобретать с благословения медиков все новые и новые пытки. И самое обидное, что за все это время мне не сообщили ничего существенного о предстоящем эксперименте с орехом Кракатук.
— Послушайте, Александр Александрович, — взмолился я, — обойдемся хотя бы без этой… — я обвел глазами камеру, — …парикмахерской? Я все-таки не в космическую одиссею собираюсь.
— Вот именно, не в космическую, — строго повторил Громеко. — Когда мы отправляем людей в космос, мы знаем, к чему их готовить. А вот что ждет тебя… На этот вопрос, к сожалению, пока никто ответить не может. Никто еще не заглядывал внутрь этого чертова орешка…
— А как же мы будем… заглядывать? — почти безразлично, глядя в сторону, спросил я.
Громеко раскусил мою невинную хитрость и рассмеялся.
— Недолго осталось, Леша, — сказал он. — Потерпи, скоро все узнаешь. А теперь ступай-ка к креслу и постарайся, чтобы настроение у тебя было хорошее. Сейчас это важно. Это просто необходимо, — с нажимом повторил он.
— Необходимо!.. — бурчал я, пока очкарики в белых халатах обвешивали меня датчиками со всех сторон. — Попробуй привести себя в хорошее настроение, если тебе никто нечего не объясняет, как кролику подопытному…
— Ну-ну, не преуменьшай своей роли в науке, — улыбнулся Громеко. И уже совсем другим тоном: — Расслабься, представь, что ты, скажем, в отпуске, на берегу моря. Попытайся вообразить детали — горячую от солнца гальку, соленые брызги, скользящие вдали теплоходы…
— Банально, — пробормотал я, но все же попробовал нарисовать в воображении эту идиллическую картинку: раз надо — значит, надо. На голову, заслонив весь белый свет, бесшумно опустилась металлическая полусфера.
Слышен был шорох удаляющихся шагов, затем щелкнул замок и наступила тишина. Я усиленно воображал себе синее море. Тут действительно кресло как будто начало легонько, убаюкивающе раскачиваться, и я задремал.
Проснулся я от прямого, бьющего прямо в глаза обжигающего луча. Я зажмурился и тут же услыхал характерный мерный шум морского прибоя. Растерянно озираясь, я сел.
…Огромный, укрытый мелкими камнями пляж был пустынен. Узкая стрела безлюдного пирса далеко выдавалась в море, бледно-голубое у самого берега и темно-изумрудное у горизонта. За моей спиной громоздились скалы из белого, изъеденного ветром и дождями камня, над ними вились чайки.
«Прежде всего — спокойствие!» — сказал я себе и начал рассуждать.
