Филип Фармер - Восстаньте из праха (перевод М. Ахманова)
Скатившись в траву, он успел выбросить вперед руку и поймать ее за лодыжку, когда она попыталась отползти на четвереньках в сторону.
— Что с тобой? — крикнул он.
Алиса как будто пришла в себя. Она села на траву, уткнувшись лицом в колени, тело ее сотрясами рыдания. Бартон встал, нежно коснулся ее подбородка и заглянул в глаза. Молния, сверкнувшая неподалеку, озарила искаженное мукой лицо женщины.
— Вы же обещали защищать меня! — простонала она.
— Мне кажется, — сказал Бартон, — вам вовсе не хотелось, чтобы вас защищали. И я не обещал защищать вас от естественных человеческих порывов.
— Порывов! — вскрикнул она. — Порывов! Боже мой, я никогда в жизни не вела себя подобным образом! Всегда, слышите, всегда я была добропорядочной женщиной! Я была девственницей, когда вышла замуж! И всю свою жизнь я была верна моему мужу! А теперь... с абсолютно незнакомым...! Только подумать! Я не знаю, что случилось со мной!
— Значит, я потерпел фиаско, — спокойно сказал Бартон и рассмеялся. Но горечь и раскаяние зашевелились в его душе. Если бы все действительно произошло по ее собственному желанию, у него не возникло бы ни малейших угрызений совести. Но эта жвачка содержала какой-то сильнодействующий наркотик, и именно он заставил их стать любовниками, страсть которых не имела границ.
— Вам не нужно в чем-либо раскаиваться, не нужно упрекать себя, — нежно сказал он. — Вы были одержимы. Одурманены наркотиком.
— Но я сделала это! — простонала она. — Я... я хотела этого! О, какой низкой, продажной девкой я стала!
— Что-то не припомню, чтобы я предлагал вам деньга!
Ему совсем не хотелось быть таким бессердечным. Он просто
пытался разозлить ее, заставить прекратить это самоуничижение. И он вполне преуспел. Женщина вскочила на ноги и вцепилась ногтями в его грудь и лицо. Она отпускала ему такие эпитеты, которые высокородной и благовоспитанной леди викторианской эпохи совсем не полагалось знать.
Бартон обхватил ее запястья, стараясь предохранить лицо. Женщина, яростно извиваясь в его руках, продолжала выкрикивать оскорбления. Наконец, когда она замолчала и снова заплакала, он повел ее к лагерю. От костра остались только мокрые головешки. Он разгреб угли и подбросил новую охапку сухой травы из лежавшей под деревом кучи. При свете янтарных угольков он увидел, что девочка спит, свернувшись калачиком, между Каззом и Монатом, укрытая сверху большой копной травы. Он вернулся к Алисе. Опустив голову, она сидела под деревом.
— Убирайтесь прочь, — глухо сказала она. — Я не хочу вас больше видеть! Испачкали в грязи! После того, как дали слово меня защищать!
— Если вам нравится мерзнуть, можете остаться тут, — пожал плечами Бартон. — Я подошел просто для того, чтобы предложить вам прилечь рядом с остальными, ночью нам будет теплее. Но, если вы не желаете, сидите здесь. Я повторяю еще раз, что мы были одурманены наркотиком. Он задумался на мгновение, потом покачал головой. — Нет, не одурманены — я выразился неверно. Наркотики не могут порождать желания, они только позволяют им вырваться наружу из-под контроля разума. Внутренние запреты спадают; и никто из нас не может порицать за это ни себя, ни другого. — Он склонился над ней, пытаясь заглянуть в лицо; его голос внезапно стал мягким: — Алиса... я был бы лжецом, сказав, что это не доставило мне удовольствия... И вы тоже получили наслаждение... признайтесь в этом хотя бы самой себе... Зачем же вы терзаете свою душу?
— Я не такое животное, как вы! Я — добрая христианка и богобоязненная женщина!
— В этом нет сомнений, — со вздохом сожаления согласился Бартон. — Но позвольте заметить следующее: я сомневаюсь, что вы сделали бы все это, если бы в вашей душе не таилось такого сокровенного желания. Наркотик только снял ограничения — но он, безусловно, не вложил в ваш разум саму идею; она уже была там. Под влиянием снадобья вы совершили то, что вам хотелось совершить.
— Я понимаю это! — вскричала она с отчаянием. — Неужели вы думаете, что я глупее простой служанки? У меня есть разум! Я отлично знаю, что я сделала и почему! Но мне никогда не снилось, что я могу стать такой... такой... тварью! Должно быть, я такая и есть на самом деле! — она снова зарыдала.
Бартон пытался утешить ее, доказывая, что природа людская противоречива и в душе любого человека таятся плотские желания. Он говорил, что именно от этого проистекает понятие первородного греха; и так как она — всего лишь человек, ее душа не может быть исключением.
Но чем больше он старался поднять ее настроение, тем хуже ей становилось. В конце концов, дрожа от холода, утомленный бесполезными уговорами, Бартон сдался. Растолкав Моната и Казза, он залез между ними, обнял девчушку и попытался уснуть. Тепло человеческих тел под толстым слоем сухой травы согрело и успокоило его. Он заснул под безутешные всхлипывания Алисы.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Он пробудился в тот час, когда небо уже наполнял серый свет ложной зари, которую арабы называют «волчьим хвостом». Монат, Казз и девочка еще спали. Некоторое время он ворочался, почесывая зудящую от колючих стеблей кожу, затем выполз наружу. Костер погас. Капли росы висели на стеблях деревьев, падали с высоких зеленых стрелок травы и с цветочных лепестков. Он вздрогнул от холода, отметив, что не чувствует головной боли или каких-нибудь других последствий наркотического дурмана.
Под кучей травы, наваленной у корней железного дерева, Бартон разыскал охапку сравнительно сухих веток. Через несколько минут он наслаждался теплом костра, потом заметил рядом бамбуковые сосуды с водой и поднес один из них ко рту. Напротив, в копне травы, сидела Алиса и угрюмо наблюдала за ним. По всему ее телу от холода выступила гусиная кожа.
— Подходите погреться, — предложил он.
Она выползла из своего гнезда, встала, пошла к ведру из бамбука, наклонилась, зачерпнула воды и брызнула себе в лицо. Затем села на корточки у огня, грея руки над небольшим пламенем. «Когда все нагие, даже самые скромные быстро теряют скромность», — подумал Бартон.
Чуть позже он услышал какой-то шелест сзади и, повернув голову, узрел Питера Фригейта. Тот выбрался из травы, за ним показалась лишенная волос женская голова. Поднявшись на ноги, подружка янки явила взору Бартона мокрое, но стройное и красивое тело. У нее были большие темно-зеленые глаза, но слишком полные губы не позволяли считать ее красоту совершенной, зато все остальное выглядело очаровательно.
Фригейт широко улыбнулся и, взяв женщину за руку, потянул к костру.
— Вы похожи на кота, полакомившегося канарейкой, — засмеялся Бартон. — Что с вашей рукой?
