Станислав Лем - Футурологический конгресс. Осмотр на месте. Мир на земле
— Благодарю, профессор. Я только сейчас понял, кто в действительности охранял меня все это время.
— Я же вам сказал.
— Но я знаю лучше. Они. Или она, — и, открыв окно, я показал на висевший над деревьями лунный серп, резко выделяющийся на темно-синем небосклоне.
Профессор молчал.
— Вероятно, это связано с моей посадкой, — добавил я. — С тем, что я решил собственными ногами пройтись по Луне, взять то, что нашел последний дистантник, а смог я это сделать потому, что в грузовом отсеке был скафандр с посадочной ступенью. Его засунули туда на всякий случай, и я им воспользовался. Правда, не помню, что со мной происходило, когда я опустился собственной персоной. И помню и не помню. Дистантника я нашел, но это, кажется, был не тот — молекулярный. Помню, что знал, зачем опускаюсь: не для того, чтобы спасать его, это было и невозможно и бессмысленно, а для того, чтобы взять что-то. Какие-то пробы? Пробы чего? Не могу припомнить. И хотя самой каллотомии я не почувствовал или не запомнил, словно при амнезии после сотрясения мозга, вернувшись на борт, я запихал свой скафандр в особый контейнер, и, припоминаю, весь он был покрыт мелкой порошкообразной пылью. Какой-то странной пылью, сухой на ощупь, мелкой, как соль, но ее трудно было стряхнуть с рук. Радиоактивной она не была. И все же я счел нужным умыться так, словно был облучен. Позже я и не пытался выяснить, что это за вещество, правда, у меня не было случая задавать такие вопросы. Когда я понял, что у меня разделен мозг, что я так бездарно влип, то уже даже мысленно не возвращался в ту долину на Луне, ибо у меня были заботы посерьезнее. Может, вы слышали об этом порошке? Порошком от клопов он наверняка не был. Что-то я ведь привез… Но что?
Гость смотрел на меня прищуренными глазами сквозь очки, лицо его абсолютно ничего не выражало, как у заядлого игрока в покер.
— Тепло… — сказал он. — И даже горячо. Да, вы привезли нечто. Надо думать, потому-то и вернулись живым.
Он встал и подошел ко мне. Оба мы глядели на Луну, невинно светившую среди звезд.
— Lunar Expedition Molecules остался там… — словно про себя произнес мой гость. — Будем надеяться, уничтоженный так, что воспроизвести его невозможно! Вы сами это сделали, хотя ничего об этом не знали, когда спустились в грузовой отсек за скафандром. Тем самым вы включили AUDEM, autodemolition,[147] теперь я могу сказать, потому что это уже не имеет значения.
— Для советника по вопросам нейрологии вы отлично информированы, — бросил я, продолжая глядеть на Луну, частично затянутую облаками. — Может, вы знаете, и кто со мной оттуда вернулся? Их микропы? Кристаллическая пыль, не похожая на обычный песок…
— Насколько мне известно, полимеры на основе кварца, какие-то силикоиды…
— Но не бактерии?
— Нет.
— Почему это так важно?
— Потому, что они последовали за вами.
— Не может быть, ведь…
— Может, потому что так было.
— Разгерметизировался контейнер?
— Нет. Вероятно, вы вдохнули порцию пылинок еще в ракете, снимая скафандр.
— И они во мне?
— Не знаю, там ли еще. То, что это не обычная лунная пыль, было установлено, когда вы направлялись в Австралию.
— Ах, так! И конечно, каждое место, на котором я сидел, брали потом под микроскоп?
— Примерно так.
— И… обнаруживали… эти…
Он кивнул. Мы все еще стояли у окна, а Луна плыла за облаками.
— Об этом знают все?
— Кто «все»?
— Заинтересованные стороны…
— Кажется, еще нет. Несколько человек в Агентстве, а из санитарной службы — только я.
— Зачем вы мне сказали?
— Потому что вы уже сами были близки к разгадке, и я хочу, чтобы вы сориентировались в ситуации.
— Собственной?
— И общей тоже.
— Так меня действительно охраняют?
— Вы же сами только что дали понять.
— Я стрелял вслепую. Да или нет?
— Не знаю. Но это не значит, что никто ничего не знает. Дело имеет различные степени секретности. На основании того, что я слышал от некоторых друзей, совершенно неофициально, исследования идут полным ходом, и пока не удалось полностью исключить, что песчинки поддерживают связь с Луной…
— Странные вещи вы говорите. Какую связь? Радио?
— Наверняка нет.
— А существует другая?
— Я прилетел, чтобы задать вам несколько вопросов, меж тем не я вас, а вы меня начинаете выпытывать.
— Кажется, вы собирались честно обрисовать мое положение.
— Но я не могу отвечать на вопросы, на которые не знаю ответа.
— Одним словом, до сих пор меня охраняло само предположение, что Луна может заниматься моей судьбой?..
Шапиро не ответил. Комната тонула в полумраке. Заметив выключатель, он подошел, включил свет, и блеск потолочной лампы сразу ослепил и отрезвил меня. Я задернул оконные занавески, вынул из бара бутылку и две рюмки, налил в них остатки шерри, сел и указал ему на кресло.
— Chi va piano, va sano,[148] — неожиданно сказал профессор, но только пригубил вино, поставил рюмку на стол и вздохнул. — Человек всегда поступает в соответствии с какими-то образцами, примерами, — сказал он. — Но в данном случае никаких примеров нет, и все-таки необходимо действовать, ибо из нерешительности ничего доброго не получится. Домыслами мы ничего не добьемся. Как нейролог, скажу: существует память кратковременная и долговременная. Кратковременная переходит в долговременную, если не возникнут неожиданные помехи. Вряд ли можно подыскать более существенную помеху, чем иссечение большой мозговой спайки! То, что произошло с вами непосредственно до и сразу же после этого, не может остаться в вашей памяти, пробелы, как я уже говорил, вы заполнили домыслами, что же касается остального, то мы даже не знаем, кто наступает, кто отступает. Ни одно правительство ни при каких обстоятельствах не признается в том, что его программисты не выполнили установленное Женевской конвенцией требование, как утверждалось при всеобщем согласии. Впрочем, если даже кто-нибудь из программистов намеревался что-то изменить, это не имело бы значения, поскольку ни он, да и никто другой не могли предугадать, как могут развиваться события на Луне. Здесь, в санатории, вы в безопасности не в большей степени, чем в клетке с тиграми. Вам кажется это ложью? Во всяком случае, вы, вероятно, не станете сидеть здесь до бесконечности.
— Такой долгий разговор, — заметил я, — а мы все время топчемся на одном месте. Вы хотите, чтобы я отдал себя, назовем это так, под вашу опеку? — Я коснулся правого виска.
