Станислав Лем - Футурологический конгресс. Осмотр на месте. Мир на земле
— Не имеет значения. Вы проявили — так считаю не только я — добрую волю. Ваш официальный рапорт сравнили с тем, что вы писали здесь и закопали вместе с банкой. Кроме того, в качестве tertium comparationis[144] Агентство располагает всеми записями с базы.
— И что? — спросил я без особого интереса, только потому, что он сделал паузу.
— Частично вы писали правду, а частично вынуждены были выдумывать. Это не было преднамеренной ложью. Вы верили в то, что содержалось в рапорте, и в то, что тут написали. Когда в памяти возникают пробелы, всякий нормальный человек пытается их заполнить. Совершенно бессознательно. Впрочем, не известно, стал ли ваш правый мозг действительно сейфом.
— То есть?
— Каллотомия могла быть не случайной.
— А какой?
— Отвлекающим маневром.
— Чьим? Лунным?
— Вполне возможно.
— Это так важно? — спросил я. — Ведь Агентство может выслать других разведчиков.
— Разумеется. Вы вернулись шесть недель назад. Сразу же после того, как был установлен диагноз — я имею в виду вашу каллотомию, — были один за другим высланы три человека из запасных.
— И ничего не вышло?
— Им удалось вернуться. Всем. К сожалению, удалось слишком хорошо.
— Не понял.
— Их ощущения не перекрываются с вашими.
— Ни по одному пункту?
— Вам лучше не знать подробностей.
— Но если вы их знаете, то и вас могут ожидать неприятности… профессор Шапиро, — сказал я, усмехаясь. Он глубокомысленно кивнул.
— Естественно. У экспертов возникла масса гипотез. Результаты анализа приблизительно таковы. Классически построенные дистантники не были для Луны неожиданностью. Неожиданностью стал лишь молекулярный дистантник, то есть последнее ваше воплощение. Однако с того момента и он уже для нее не загадка.
— Что из этого следует для меня?
— Думаю, вы уже догадываетесь. Вы проникли туда глубже, чем ваши последователи.
— Луна устроила им представление?
— Похоже на то.
— А для меня, значит, не устраивала?
— Вы пробили декорацию, по крайней мере частично.
— Почему же я смог вернуться?
— Потому, что это было оптимальным решением дилеммы, в смысле стратегической игры. Вы вернулись, выполнив задание, но в то же время не вернулись, то есть его не выполнили. Если бы вообще не вернулись, в Совете Безопасности большинство получили бы противники дальнейших разведок.
— Те, что хотят уничтожить Луну?
— Не столько уничтожить, сколько нейтрализовать.
— Это для меня новость. Каким образом?
— Есть способы. Правда, чрезвычайно дорогостоящие, как всякая новая технология в зародыше. Не знаю подробностей, поскольку так лучше для всех нас и для меня самого.
— Однако кое-что вы все-таки прослышали… — заметил я. — Во всяком случае, речь идет о чем-то субатомном? Не водородные бомбы, не баллистические ракеты, а нечто более дискретное. Нечто такое, чего Луна не в состоянии своевременно обнаружить…
— Для человека, лишенного половины мозга, вы достаточно разумны. Однако вернемся к делу, то есть к вам.
— Чтобы я согласился на исследования? Под патронатом Агентства? Взятый на допрос с правой стороны?
— Все гораздо сложнее, чем вы думаете. Кроме вашего рапорта и записей миссии, мы располагаем несколькими гипотезами. Наиболее достоверная звучит примерно так: на Луне столкнулись отдельные секторы. Не произошло ни их объединения, ни взаимоуничтожения, ни создания плана вторжения на Землю.
— Тогда все-таки что же там произошло?
— Если б это можно было установить достаточно определенно, мне не пришлось бы мучить вас. Несомненно, межсекторные заслоны отказали. Милитарные игры столкнулись друг с другом. Возникли беспрецедентные эффекты.
— Какие?
— Я не эксперт в таких вопросах, но, насколько знаю, компетентных экспертов вообще нет. Мы обречены на догадки под девизом ceterum censeo humanitatem preservandam esse.[145] Вы знаете латынь, не правда ли?
— Отчасти. Скажите, чего вы от меня хотите?
— В данный момент еще ничего. Вы, простите, вроде зачумленного во времена, когда еще не было антибиотиков. Я навестил вас, поскольку настаивал на этом и с трудом получил согласие. Скажем — ultimum refugium.[146] Количество версий того, что произошло на Луне, вы увеличили страшно. Говоря проще, после вашего возвращения известно меньше, чем до него.
— Меньше?
— Конечно. Ведь не известно даже, содержит ли ваш правый мозг что-нибудь действительно важное. Количество неизвестных возросло, после того как уменьшилось.
— Вы выражаетесь, как Пифия.
— Лунное Агентство перевозило на Луну и помещало в секторах то, что должно было доставлять в соответствии с Женевским соглашением. Но компьютерные программы первого перевезенного поколения остались секретом каждого государства. Агентству они доступны не были.
— Иначе говоря, уже с самого начала возникла чреватая опасностью несообразность?
— Естественно, как следствие мировых антагонизмов. А разве можно отличить программу, которая спустя десятилетия вырвется из наложенных на нее программистами пут, от программы, которая должна была определенным образом вырваться?
— Не знаю, можно ли. Но, вероятно, специалисты должны сказать свое слово.
— Нет. Этого никто не может сказать, кроме тех, кто составлял программы.
— Знаете, профессор, — сказал я, вставая и подходя к окну, — у меня создается впечатление, что вы оплетаете меня тонкой сетью. Чем дольше мы беседуем, тем туманнее все становится. Что произошло на Луне? Не известно. Что я там перенес в действительности? Не известно. Почему подвергся этой дьявольской каллотомии? Не известно. Знает ли об этом что-нибудь вторая половина моего мозга? Тоже не известно. По сему случаю будьте любезны коротко сказать, чего вы от меня ждете.
— Вам не следует столь сардонически говорить о любезности. Любезность существовала до сих пор, и к тому же весьма далеко зашедшая…
— Поскольку это было в интересах Агентства, а возможно, и еще кого-то. Или, как вы говорите, меня спасали и охраняли по доброте душевной. А?
— Нет. О доброте душевной не может быть и речи. Это я сказал уже в самом начале. Слишком высока ставка. Настолько высока, что, если бы можно было экстрагировать из вас дельные сведения с помощью убийственных пыток, это давно было бы сделано.
Вдруг меня осенила неожиданная догадка. Я повернулся спиной к темному уже окну и, широко улыбнувшись, скрестив руки на груди, сообщил:
— Благодарю, профессор. Я только сейчас понял, кто в действительности охранял меня все это время.
