Феликс Пальма - Карта неба
— Мое воспитание не позволяет мне ответить вам, мистер Гилмор, а моя мораль — солгать. Выводы делайте сами, — ответила она дрогнувшим голосом.
Мюррей улыбнулся ей с бесконечной нежностью, и их губы встретились, в то время как огромные руки миллионера скользили по спине девушки, уже не в силах ее обнять. Мы тактично отвели глаза. К несчастью, времени уже ни на что не оставалось. И на сей раз не знаменитому писателю Герберту Джорджу Уэллсу и не специальному агенту Клейтону было суждено остановить марсиан.
— Агент Клейтон… — позвал Мюррей, когда его и Эммины губы разъединились и девушка вновь зарыдала у него на груди. Его голос звучал совсем глухо и печально: — Не поймите меня неправильно, но я хочу попросить вашей руки.
Агент улыбнулся впервые за все время нашего знакомства. Он торопливо отвинтил протез и вручил его Мюррею.
— Нажмете вот тут, когда сочтете необходимым, — напутствовал он, указав на какой-то рычажок.
— Так и сделаю, агент, — заверил Мюррей и на прощанье обвел всех нас лихорадочным взглядом, задержавшись в конце на Шеклтоне. — Позаботьтесь о них, капитан. Я в вас верю.
Шеклтон утвердительно кивнул.
— Мне очень жаль, что я не ответил тогда на твое письмо, Гиллиам, — извиняющимся голосом проговорил Уэллс. — Если бы я получил его сейчас…
— Спасибо, Джордж, — улыбнулся от неожиданности миллионер. Уэллс сделал шаг вперед и с поразившей нас резкостью протянул ему руку.
— Я очень рад, что познакомился с тобой, Гиллиам, — сказал он, произнеся эти слова скороговоркой как человек, считающий глупым демонстрировать свои чувства.
Мюррей пожал ему руку, возможно, радуясь тому, что еще в состоянии скрыть, как сильно тронуло его это неожиданное выражение приязни. Потом он повернулся к Эмме и, почти без сил, в последний раз попытался ее уговорить:
— А теперь уходи, любовь моя, я прошу. Живи…
— Я не собираюсь жить без тебя… — с мучительной твердостью ответила девушка.
— Ты и не будешь, Эмма, — заверил Мюррей, гладя ей волосы дрожащей рукой, которой уже отчасти водила смерть. — Клянусь, ты не останешься одна, потому что я собираюсь так или иначе вернуться. Не знаю как, но готов поклясться, что вернусь. Однажды мне это уже удавалось, удастся и на этот раз, любимая. Я вернусь к тебе. Ты почувствуешь, как я обнимаю тебя, улыбаюсь тебе, забочусь о тебе в каждое мгновение твоей жизни…
Однако эти слова привели лишь к тому, что Эмма еще теснее прижалась к умирающему. Тот с мольбой посмотрел на нас. Вероятно, не было таких слов, с помощью которых можно было бы уговорить ее бежать вместе с нами. Мы переглянулись, но никто не решался, прибегнув к силе, оторвать ее от Мюррея. Клейтон посмотрел в глубь туннеля, откуда на нас надвигались чудовища. Полагаю, он прикинул, что в нашем распоряжении осталось еще по меньшей мере две-три минуты, потому что неожиданно откашлялся и опустился на колени рядом с ними.
— Мисс Харлоу, — заговорил он мягким тоном, — позвольте сказать вам, что это не просто метафора. Как вам известно, мой отдел занимается всем тем, чего не может понять разум, так что вы должны мне поверить, если я скажу, что в некоторых случаях то, что утверждает мистер Мюррей, случается на самом деле. Бывает такая великая любовь, которая оказывается сильнее смерти.
Эмма повернулась к агенту и молча окинула его взглядом.
— Если бы вы когда-нибудь влюблялись, то знали бы, что это не может принести мне утешения, агент, — сказала она с легким раздражением. — Так что, при всем к вам уважении, идите-ка вы ко всем чертям!
Клейтон смотрел на нее с печалью и сожалением, никогда не думал, что на лице человека подобного склада может появиться такое живое, почти человечное выражение. Я не знал, правду ли он сказал и действительно ли сталкивался со случаями, когда любовь была способна преодолеть рубежи смерти, или же просто высказал единственное, что пришло ему в голову, чтобы убедить девушку, то есть сочинил красивую ложь, дабы попытаться спасти ей жизнь. Как бы то ни было, на Эмму его слова не произвели никакого впечатления. В конце концов агент поднялся и посмотрел на Мюррея, словно прося разрешения применить к девушке силу, коль скоро все другие способы исчерпаны. Но миллионер покачал отрицательно головой и с отрешенной, смиренной улыбкой из последних сил обнял Эмму. Этим было все сказано. Затем Мюррей, не обращая на нас внимания, начал нашептывать что-то на ухо своей возлюбленной, по ритму напоминавшее колыбельную, и хотя никто из нас не мог ясно расслышать слов, все мы увидели, как девушка сразу же перестала плакать. Не отнимая головы от его груди, Эмма заговорщически улыбалась. Уютно устроившись в гнезде из его рук, умиротворенная и задумчивая, далекая от мыслей о смерти, приближавшейся к нам огромными прыжками, она напоминала маленькую девочку, радостно слушающую сказку. Потому что, судя по всему, именно сказку и рассказывал Мюррей — сказку, где говорилось о разноцветных воздушных шарах, что бороздили просторы галактик, сделанных из сахарной ваты, об оранжевых цаплях и человечках с раздвоенными хвостами.
Клейтон торжественно кивнул, словно присутствовал при финальной сцене написанной им пьесы.
— Нам пора уходить, — заторопил он нас. — Мы должны оказаться как можно дальше, когда прогремит взрыв.
И, не дожидаясь ответа, зашагал по туннелю. Мы последовали за ним со слезами на глазах. Я бежал по лондонской клоаке в совершенно раздерганных чувствах, отчего мне казалось, будто душа моя перевернулась вверх тормашками, и, время от времени оборачиваясь, видел обоих влюбленных, которые все так же обнимались посреди туннеля и с каждым моим шагом становились все меньше и меньше. И вот, точно в то мгновение, когда я заметил гигантские силуэты монстров у них за спиной, влюбленные слились в безмятежном и долгом поцелуе, словно получили право целоваться сколько хотят, словно ничто в мире их не волновало, кроме любимых губ. Но от соприкосновения их губ сердца обоих взорвались, и ослепительная белая вспышка залила весь туннель.
Мне не приходит на ум ничего другого, что могло бы с такой точностью выразить любовь нашей пары, как эта мощная ослепительная вспышка. Два года минуло с тех пор, но этот образ навсегда запечатлелся в моих глазах, и я с гордостью могу здесь утверждать, что, хотя Гиллиам и Эмма погибли в тот день в лондонском коллекторе, любовь их по-прежнему жива — я не дал ей умереть вместе с ними, потому что каждый день вспоминал о ней, и сейчас, на пороге смерти, пытаюсь увековечить на этом клочке бумаги, дабы она не исчезла вместе со мной. Единственно о чем я сожалею, так это о том, что не владею словом, как Байрон или Уайльд, чтобы тот, кто в будущем прочтет мой дневник, если, конечно, таковой найдется, смог почувствовать, как его руки обжигает тем же огнем, какой пылал в сердцах влюбленных.
