Евгений Евтушенко - Ардабиола
К Ардабьеву-младшему подошел Иван Веселых, ткнулся ему в плечо, затрясся, сморщив сухонькое лицо, похожее на детский кулачок:
- Я всему виной... я... У меня он засиделся... Сам я умирать собрался да его за собой и потянул...
Вдова взяла поданный ей по обычаю веничек, обмела края могильного холмика и потом поклонилась людям поясно, хотя ей это было и нелегко:
- А теперь Андрей Иваныч в гости вас просит...
Фотограф успел снять ее поясной поклон и, когда понял, что у него кончилась вся пленка, заплакал, уже не боясь того, что слезы будут затуманивать видоискатель.
6
Много гостей наприглашал Андрей Иваныч, да только сам не пришел к себе в гости. Вдоль стен самой большой комнаты буквой "П" стояли застеленные белыми скатертями столы, накрытые на пятьдесят человек. Скатерти были и свои и соседские: то с кистями, то с ришелье, то вышитые крестиком, то гладью. Под скатертями столы тоже были свои и соседские: то дубовые, то красного дерева, то просто некрашеные кухонные и даже стол из учительской, взятый в школе. Сидели больше всего на табуретах, с положенными на них досками, обернутыми в газеты. Тарелки с цветочками были свои, а тарелки с позолоченными полустертыми ободками и алюминиевые гнущиеся вилки были из деповской столовой. Но одно для всех гостей было одинаково: это стограммовые граненые стаканчики.
Щедро угощал Андрей Иваныч: тяжко колышущимся под ножами холодцом; и собственными малосольными огурчиками с прилипшими к бородавчатым бокам черносмородиновыми листьями; и мухоморами, составленными из очищенных крутых яиц и половинок помидоров; и яичными скорлупами, начиненными крошевом желтка, присыпанным укропом; и солеными, серебряно поблескивающими хайрюзами; и квашеной капустой с брусничными красными бусинками; и черемшой с ее ландышевыми листьями и чесночным запашком; и даже оленьим мясом от целого, нарубленного в три ящика оленя, привезенного на самолете старшим сыном Андрея Иваныча из далеких эвенкийских краев. Но вот водки Андрей Иваныч разрешил только по три стаканчика. После этого нужно было встать и освободить место для других, ждущих своей очереди во дворе. Из-за стола не должны были вставать только вдова и трое сыновей.
- Милости просим, - сказала вдова, улыбаясь первым пятидесяти гостям. Уважьте Андрея Иваныча.
А когда они встали, сказала тоже улыбчиво:
- На сорок дней приходите... Андрей Иваныч ждать будет...
Молчаливые, бесшумные, как призраки, хайрюзовские старухи успели в момент заменить все тарелки, ножи, вилки, так что новая смена села за свеженакрытый стол.
- Милости просим! - сказала вдова, улыбаясь вторым пятидесяти гостям. Уважьте Андрея Иваныча!
А когда они встали, сказала тоже улыбчиво:
- На сорок дней приходите... Андрей Иваныч ждать будет...
И три раза, улыбаясь, говорила вдова "Милости просим", и три раза менялись тарелки на столе, и три раза вдова улыбчиво напоминала, что Андрей Иваныч ждет на сорок дней.
А четвертая, и последняя, смена были самые близкие Друзья Андрея Иваныча, и вдова уже не сказала: "Милости просим..." - а глубоко вздохнула, оглядевшись:
- Ну, слава богу, теперь можно и не спешить... Андрей Иваныч не любил за столом спешить.
- Знаешь, что мне мать сказала, когда я прилетел? - шепнул Ардабьев-старший младшему. - Выпила стакан водки и кулаком об стол: "Теперь его у меня никто не отымет..." Вот что такое женщина.
Ардабьев-старший покосился на Ардабьева-среднего.
- А ты что, майор, совсем не пьешь, как красная девица?
Тот смутился:
- Перестал с той поры, как меня на вытрезвитель бросили. Знаете, что меня особенно потрясло в первое дежурство? Открываю дверь, а там темно, только в полосе света из дверей голые ноги на нарах торчат. А на пальцах ног - ногти. Вросшие, кривые, загнутые. Как будто когти звериные. Тут-то я и вспомнил: "Человек - это звучит гордо". Вот и пить совсем перестал...
- Идеалист в милицейской форме... - незлобиво усмехнулся Ардабьев-старший. - Вот когда мороз за пятьдесят и делаешь операцию в чуме, без глотка спирта не обойдешься... Руки скальпель держать не будут... А ты знаешь, я чо-то уже заскучал по моим эвенкам... - И сам удивился вдруг воскресшему у него местному акценту: - Ишь ты... Зачокал... Кровь, однако, заговорила...
- Можно, я стих зачту? - пошатываясь, встал Иван Веселых с вырванным из школьной тетрадки, мятым, исписанным химическим карандашом листочком. - Я прямо на кладбище сочинил. После того, как гвозди забивал...
- Зачти... - сказала вдова. - Только не пей больше...
Иван Веселых, корежась лицом от волнения и виноватости, стал читать, размахивая листочком:
Прощай, Андрей Иваныч,
сибирский машинист.
Хотя ты беспартийный,
душой ты коммунист.
Давно уж умер Ленин,
и много окромя.
Твое настало время,
и ты ушел с имя.
Тебя мы целовали
в охолоделый лоб
и понесли высоко
твой красный тяжкий гроб.
В твой гроб по шляпку гвозди
я обухом забил.
Не знаю, ты поймешь ли,
как я тебя любил.
Уже не повезешь ты
вперед или назад
и не увидишь больше,
как над землей светат.
Ничо уже не скажешь,
упал на полпути,
и не споешь ты внукам:
"Наш паровоз, лети..."
Россия не оплачет
всех преданных детей.
Ишо ей так не хватит
всех тех, кто умер в ней...
Иван Веселых вдруг задергался, бросился из-за стола к двери, наступая на ноги сидящих и сбивая на пол тарелки. Его не удерживали.
- Ишь, чо накатал-то... - неодобрительно сказала одна из бесшумных, казавшихся немыми призраками хайрюзовских старух, в последнюю смену и сама севшая за стол. - Людям и так тяжело... Так он ишо добавлят... Душу растравлят.
Вдова не заплакала, но Ивана Веселых защитила:
- Он без вины виноватый, а вот мучится... А многи, которы в чем виноваты, никаким стихом не выплакиваются, а на своей вине, как на кресле мягком, расселись...
Машинист электровоза, дошедший до Берлина вместе с Андреем Иванычем, ударил по клавишам трофейного аккордеона, уже давно отучившегося от "Лили Марлен".
Двадцать второго июня
ровно в четыре часа
Киев бомбили, нам объявили,
что началася война.
Все запели. Пела и вдова, вспоминая, как первый раз поцеловал ее Андрей Иваныч после фильма "Если завтра война...". А потом спросила Ардабьева-младшего:
- Детей у тебя все нет?
- Все нет.
- Пора бы... - сказала она. - А меня хоронить приедешь?
- Ну что ты, мама... - сдавленно выговорил он.
- Уже скоро... - сказала она. - Ноги совсем не ходют. Внука твово на ноге бы покачать хотела, покуда ноги ишо маленько шевелятся... - И крикнула машинисту с аккордеоном: - А ну давай "Темную ночь". Андрей Иваныч заказыват!
