Рене Баржавель - В глубь времен
— Давление сто, температура плюс пятнадцать.
Человек в желтом покрутил два маленьких руля и повторил цифры.
— Посылайте, — приказал Лебо.
Послышалось легкое пришептывание. Воздух потек между маской и лицом женщины. Лебо разогнулся и посмотрел на своих собратьев. Его взгляд был очень серьезным, даже обеспокоенным. Медсестра, держащая газовый компрессор, вытерла пот с его лица.
— Попробуйте! — предложил Фостер.
— Один момент, — сказал Лебо. — Ждите моего сигнала… Поехали!
Бесконечные минуты. Двадцать три человека в операционной стояли и ждали. Они слышали, как кровь пульсирует у них в висках, и чувствовали, как наливаются их ноги. Камера, направленная на золотую маску, отсылала гигантское изображение на большой экран. В конференц-зале царило всеобщее молчание. Ни звука. По громкоговорителю передавалось только учащенное дыхание под марлевыми масками и свист воздуха под золотой маской.
— Сколько? — произнес голос Лебо.
— Три минуты семнадцать секунд, — ответил человек в желтом.
— Я попробую, — сказал Лебо.
Он наклонился над женщиной, ввел кончики пальцев под маску и осторожно нажал на подбородок.
Подбородок медленно поддался. Рот, которого еще нельзя было видеть, должен был открыться. Лебо взял маску в обе руки и снова очень медленно попытался ее приподнять. Он не встретил никакого сопротивления…
Лебо вздохнул и улыбнулся. Тем же движением, не спеша, он продолжал поднимать маску.
— Это как раз то, о чем мы думали, — сообщил он, — воздушная или кислородная маска. Она была зажата во рту…
Он полностью поднял маску и повернул ее. Действительно, внутри маски на месте рта находилась полая трубка из прозрачного эластичного материала.
— Вы видите! — сказал он своим коллегам, показывая внутренность маски.
Но никто даже не взглянул на маску. Все смотрели на ЛИЦО.
* * *
Сначала я увидел открытый рот. Темное отверстие открытого рта и два ряда красивых ровных зубов под бледными губами. Меня начала бить дрожь. Я столько раз видел эти открытые рты, рты людей, от которых жизнь отлетала в одно мгновение и которые становились не более чем куском мяса.
Маисов положил руку на твой подбородок, мягко прикрыл твой рот и, подождав секунду, убрал руку.
Твой рот остался закрытым…
* * *
Ее закрытый рот от того, что кровь из-за холода отлила от губ, напоминал закрытые створки раковины, веки — два длинных мягких лепестка с золотистым контуром длинных ресниц. Ноздри ее прямого тонкого носа были немного расширены. Темно-каштановые волосы, закрывавшие лоб и щеки, отсвечивали, будто на них играли волнистые отблески солнца.
Все глубоко вздохнули, и Переводчик не знала, как ей поступить. Хамак наклонился, убрал волосы со лба женщины и начал устанавливать электроды энцефалографа.
* * *
Подвал международного отеля в Лондоне строился как атомное бомбоубежище, весьма благоустроенное, чтобы удовлетворить богатую клиентуру, которая требовала безопасности и одновременно комфорта. Достаточно укрепленный листовым железом, чтобы внушать доверие, но не обеспечить защиту от атомной бомбардировки — никто и ничто не могло бы защитить никого и ничего, — подвал "Интернационаля" в Лондоне по своей архитектуре, внутреннему убранству, бетонным перегородкам, объему, звукоизоляции и уродству имел идеальные условия, чтобы стать "шейкером".
Именно так назывались обширные залы, в которых собирались юноши и девушки, чтобы, невзирая на классовые различия, материальное положение, интеллект, предаваться здесь сообща бешеным танцам. Они, подталкиваемые инстинктом к новому рождению, закрывались и уходили в себя, отдаваясь пульсации музыкальных ритмов. Они утрачивали последние предрассудки и предубеждения, которые где-нибудь в других местах могли разъединять их.
Подвал "Интернационаля" был самым мощным шейкером в Европе, одним из самых "тепленьких". Шесть тысяч юношей и девушек. Один единственный оркестр, но двенадцать ионических громкоговорителей без мембран, от которых воздух в подвале вибрировал как внутри саксотеинора.
Патрон Юни, шестнадцатилетний лондонский "петух", с коротко остриженными волосами, в очках с толстыми линзами, возглавлял административный совет отеля и арендовал подвал. До проживающих в гостинице не доносилось ни единого звука, который мог помешать их отдыху. Но иногда они спускались вниз, чтобы немного "потрястись" и возвращались очарованные и ошеломленные. Ошеломленные бурлящей юностью. Юни стоял перед звуковым пультом на алюминиевой кафедре, устроенной на сцене над оркестром, приложив ухо к огромному приемнику, слушал все мелодии, проносящиеся в эфире, и когда слышал что-то особенно зажигательное, подключал радио к громкоговорителям вместо оркестра. Он слушал с закрытыми глазами, одним ухом окунувшись в невообразимый шум подвала, а другим ловя по радио три такта, двадцать тактов, еще два такта. Время от времени, не открывая глаз, он испускал громкий протяжный крик, который проносился в шуме подвала как шипение подсолнечного масла на сковородке. Вдруг он приоткрыл глаза, отключил звук и крикнул:
— Слушайте! Слушайте!
Оркестр замолчал. Шесть тысяч потных тел оказались вдруг в тишине и неподвижности. В то время, как тупость сменялась проблесками сознания, Юни объявил: "Новости о замороженной девушке!"
Свист, брань. "По барабану!", "Плевать на все!", "Иди ее согрей!", "Пусть подохнет!"
Юни заорал:
— Свора крыс! Слушайте!
И он включил Би-Би-Си. В двенадцати громкоговорителях послышался голос комментатора. Он наполнил подвал сильнейшей вибрацией:
— Мы передаем во второй раз документ, пришедший к нам из квадрата 612. Это, без сомнения, наиболее важная новость дня…
Плевки. Тишина. С невероятно далеким скрежетом в подвал вошло пространство.
Потом послышался голос Гувера. Немного прерывающийся. Наверное, из-за астмы. Или из-за сердца, покрытого слишком большим слоем жира и эмоций.
— В эфире МПЭ, квадрат 612. Говорит Гувер. Я рад… Очень рад прочесть вам коммюнике из операционного зала: "Процесс реанимации женщины проходит нормально. Сегодня, 17 ноября, в 14 часов 52 минуты по местному времени, сердце женщины стало биться…"
Подвал взорвался от рева. Но Юни на своей алюминиевой кафедре ревел еще сильнее:
— Замолчите! Вы всего лишь жалкая толпа бродяг! Где ваши души? Слушайте!
Они подчинились. Они подчинялись этому голосу, как музыке. Главное, чтобы он мог ее перекрыть. Молчание. Голос Гувера:
