Рене Баржавель - В глубь времен
Обзор книги Рене Баржавель - В глубь времен
Этому замечательному фантастическому роману, пронизанному антивоенным духом, очень не повезло в России. В СССР его не могли опубликовать по политическим мотивам и из-за наличия в тексте эротических сцен. С началом Престройки роман перевели и опубликовали, но он так и остался неизвестен широкому кругу читателей, так как под авторством Генри Каттнера был включен в сборник его произведений "Источник миров".[1]
Рене Баржавель
В глубь времен
Филипу Г. Ловекрафту
и "Мифам Кхултхи"
посвящается
Моя любимая, моя несчастная, всеми покинутая, я оставил тебя там, в недрах земли, и возвратился в родной, знакомый до мелочей дом, к своей мебели, к книгам, которые вскормили меня, к старой кровати, на которой спало мое детство, а в эту ночь я напрасно искал сон. Но вся обстановка, которая окружала меня еще ребенком, среди которой я рос и становился самим собой, сегодня кажется мне чужой, нереальной. Мир, в котором не было тебя, перестал быть моим.
И все же это был мой мир, я его знал…
Мне придется снова изучить его, снова научиться дышать и жить как человеку в окружении людей. Смогу ли я?
Вчера вечером я прилетел из Австралии. В аэропорту Пари-Нор меня ожидала толпа журналистов с микрофонами, камерами и бесчисленными вопросами. Что я мог отвечать?
Все они знали тебя, все они видели цвет твоих глаз, невероятную проницательность твоего взгляда, твое потрясающее лицо и тело. Кто видел тебя хотя бы один раз, не сможет забыть никогда. Я чувствовал это за профессиональным любопытством репортеров, за их взволнованностью, их горячностью. Они казались ранеными… Но, может, это моя собственная боль отражалась на их лицах, моя собственная рана, кровоточащая при одном только упоминании твоего имени…
Я вернулся в свой мир и не узнал его…
Ночь прошла. Ночь без сна. За окном черное небо постепенно становится серым. Эйфелева и Монпарнасская башни увязают в тумане. Сакре-Кер похож на гипсовый макет на фоне серой ткани. И в этом тумане, пропитанном вчерашней усталостью, пробуждаются миллионы людей, изнуренных с самого утра. Со стороны Курбевуа высокая труба выбрасывает черный дым, словно пытаясь удержать ночь. На Сене подстреленным чудовищем кричит буксир. Я вздрагиваю. Никогда, никогда больше я не почувствую тепла…
* * *
Доктор Симон, тридцатидвухлетний, высокий, худощавый, темноволосый мужчина, засунув руки в карманы и прислонившись лбом к стеклу, смотрел на Париж, над которым занималась заря. На нем был толстый свитер цвета жженого хлеба, потертый на локтях, и черные велюровые брюки. Нижнюю часть лица закрывала короткая курчавая бородка, отпущенная явно по необходимости. Из-за очков, которые он носил во время полярного лета, кожа вокруг глаз казалась нежной и уязвимой, как на свежем шраме. Высокий лоб, немного прикрытый короткими вьющимися волосами, пересекала широкая морщина. Веки вздуты, белки глубоко посаженных глаз иссечены красными прожилками.
Он не мог спать, он не мог плакать, он не мог забыть…
* * *
То был самый обычный день, не предвещавший никаких происшествий…
Уже давно работа на антарктическом континенте перестала быть уделом отважных первопроходцев и требовала лишь талантливых организаторов и хороших специалистов. Средства борьбы с суровым климатом и расстоянием, новейшая техника обеспечивали исследователям, по меньшей мере, трехзвездочный комфорт. Когда ветер был слишком сильным, они скрывались в надежные укрытия и предоставляли ему возможность дуть сколько влезет. Когда ветер стихал, они выходили и выполняли каждый свою работу.
Французская миссия поделила исследуемую ею территорию на прямоугольнички и трапеции. Всем было ясно, что здесь ничего нельзя найти, кроме льда, снега и ветра… ветра, льда и снега. А подо льдом и снегом скрывались скалы и земля, как и везде. В этом не было ничего возбуждающего воображение, но что-то все же влекло сюда людей. Здесь они жили вдали от углекислого газа и автомобильных пробок. Они могли строить иллюзии, представляя себя героями-исследователями, преодолевающими ужасающие трудности. И к тому же здесь они чувствовали себя в кругу единомышленников.
Группа только что закончила исследование трапеции 381, отчет отпечатали, дубликат направили в Париж. Можно было двигаться дальше. По правилам с участка 381 полагалось перейти на 382-й, но такого никогда не случалось. Всегда находились какие-нибудь обстоятельства, мало-мальски обоснованные причины, позволяющие удовлетворить потребность людей в разнообразии. Так произошло и на этот раз.
Французская экспедиция получила новый аппарат подледного зондирования, по словам конструктора, необычайной чувствительности, способный улавливать малейшие изменения поверхности земли под многими километрами льда. Луи Грей, гляциолог, тридцати семи лет, доктор географии, горел желанием испытать его и сравнить с классическими зондами. Он решил послать группу для определения рельефа в квадрат 612, который находился всего в нескольких сотнях километров от Южного полюса.
Мощный вертолет в два захода высадил людей с машинами и оборудованием на место операции.
Участок был уже в достаточной мере исследован с помощью обычных методов и установок. Поверхность в этом районе располагалась на глубине от восьмисот до тысячи метров подо льдом, соседствуя с пропастями до четырех тысяч метров, и Луи Грей считал этот квадрат идеальным полигоном для проверки нового аппарата. Именно этим он мотивировал свой выбор. Но после всего того, что случилось позже, никто не хотел верить, что лишь простой случай, а не чей-то скрытый расчет привел людей со всем необходимым оборудованием именно в эту точку ледяной пустыни, более обширной, чем Европа и Соединенные Штаты вместе взятые.
Теперь даже многие серьезные ученые склонны считать, что Луи Грей и его товарищи пришли сюда, повинуясь какому-то зову. Но кто их звал и каким образом? Это так и осталось загадкой. Тогда участники экспедиции не задавались такими вопросами. Предстояло решить более серьезные и срочные задачи. Но как бы там ни было, Луи Грей, одиннадцать человек и три снодога (вездеходы на гусеницах и воздушных подушках) высадились именно там, где следовало.
Уже через два дня все эти люди знали, что пришли сюда на встречу с невероятным. Два дня… Было самое начало декабря, разгар южного лета. Солнце не садилось вообще. Оно кружило вокруг людей и вездеходов, едва касаясь ледяных хребтов, и как бы наблюдало за ними везде и всюду. В девять вечера оно проходило над одним холмом, в десять из-за него выглядывало, а к полуночи подходило так близко к горизонту, что земля, казалось, уже начинала поглощать его. Оно защищалось, надуваясь, изменяло форму, становилось красным и, выиграв сражение, медленно набирало высоту и пускалось в привычный обход. Оно очерчивало вокруг экспедиции огромную бело-голубую окружность — круг холода и одиночества. А на другой стороне планеты его лучи касались земли. Там на лужайках зеленела трава и пели птицы.
