Юрий Петухов - Чудовище (сборник)
Когда за окном совсем стемнело, секретарша оторвала свое припухшее личико от бумаг и зло уставилась на посетителя. Губки у нее кривились и подергивались, глаза превратились в щелки. Голос Валечкин обрушился на Антона Варфоломеевича будто молот:
— Ну что же вы сидите?!
Баулин вцепился в подлокотники.
— Сидят тут всякие, а Петр Петрович ждать обязан?!
Баулин приподнялся на дрожащих ногах.
— Ни стыда, ни совести у людей! Совсем обнаглели! — обиженно пробурчала Валечка.
Антон Варфоломеевич сделал шаг к двери, осторожненько приоткрыл ее.
В спину ему секретарша прошипела уже с нераскрываемой ненавистью:
— Хоть бы почистился! Что за народ, как в кабак прут! Ну ничего, ничего…
Петр Петрович сидел в глубине огромного кабинета за необъятным резным столом. Он что-то листал, делая пометки на полях, потом комкал просмотренные листы и бросал их в плетеную корзину для бумаг. На Баулина он не смотрел.
Тот деликатно кашлянул, закивал головой.
— Чего тебе? — не поднимая глаз, спросил Петр Петрович.
Баулин смутился на секунду, но тут же вновь нагнал улыбку на лицо.
— Вызывали-с, — неожиданно для себя с излишней услужливостью пролепетал он.
— Ну-ну, — после молчания произнес Петр Петрович, — докладывайте!
Баулин разинул рот от неожиданности. В дверь просунулась головка секретарши. Раздался язвительный голосок:
— Всю приемную затоптал, столько грязи развел. Нету на них управы!
Петр Петрович поморщился, махнул рукою. Дверь захлопнулась.
— Ну, давай, показывай, что там у тебя в кармане.
Антон Варфоломеевич совершенно растерялся. То, что с ним происходило, не вписывалось ни в какие рамки и было чем-то настолько непонятным, что он начинал окончательно терять самообладание.
— Я решительно возражаю, Петр Петрович, да как вы… сказал он невнятно, слабым голоском.
— Давай вынимай! — Петр Петрович вытянул руку ладонью вверх.
Баулин машинально пошарил в кармане костюма, наткнулся на липкий, сыроватый комок, вытащил его нерешительно.
— Давай, давай, — еще требовательнее провозгласил хозяин кабинета. — Теперь поздно, ничего не скроешь!
Он вырвал из руки Баулина скомканную бумажку, развернул ее и стал утюжить, разглаживая ладонью по столу. От этой утюжки на бледно-желтом листе стали вдруг проступать зеленоватые крупные буквы. Баулин вытянул шею и сумел разобрать начальные слова: "Довожу до вашего сведения, что…"
Петр Петрович, совсем согнувшись над столом, заклекотал вдруг каким-то птичьим клекотом, переходящим в мелкий, рассыпчатый смех.
— Доводишь, значит? Ясненько. Не думал на тебя, Варфоломеич, не думал. Вот ты как, значит? Ну-ка выйди, мне кой о чем помозговать надо.
Неизвестно откуда появившаяся секретарша властно, за руку выволокла Баулина из кабинета, толкнула в сторону креслица и уставилась на него сверху вниз, торжествующе.
Баулин сидел и думал, когда же это он успел сойти с ума: у себя в кабинете, днем, или в троллейбусе, или уже здесь в приемной? На этот раз его не стали долго мурыжить, через час Валечка подпихнула его в сторону кабинета, не церемонясь, острым кулачком в спину — не чувствительно, но как-то малоделикатно.
На ходу Антон Варфоломеевич успел подумать, что близорукая девица была наверняка подослана недоброжелателями, что все из-за нее. Ну да ничего, ничего — все поправится, что ж он, мальчишка? — ведь сколько лет уже по приемным и кабинетам, нет, все будет нормальненько.
Петр Петрович по-прежнему рвал и комкал бумаги, предварительно испещряя их пометками. И опять не поднимал головы. Антону Варфоломеевичу было как-то неловко начать первому, и он выждал. Наконец дождался.
— Чего тебе?
Голова у Баулина закружилась, все поплыло.
— Да как же-с, ведь вызывали-с, ведь мы же говорили с вами уже, — лакейски зачастил он, совсем теряя себя.
— Ну-ну, — пробурчал Петр Петрович, — садись.
Но только лишь Антон Варфоломеевич нерешительно присел на краешек стула, как хозяин кабинета оторвал глаза от бумаг. На лице его выразилась целая гамма чувств. Петр Петрович привстал над огромным столом, руки его растопырились и уперлись в каком-то хищном извороте в резную по краям столешницу, лицо сначала побагровело, а затем стало совершенно белым, до синевы снега, зрачки расширились, рот широко раскрылся, обнажая большие желтые, прокуренные зубы.
— Вон! Вон отсюда немедленно!!
Баулин опрометью бросился к выходу. В спину ему неслось:
— Во-о-он!!!
Проснулся Антон Варфоломеевич совершенно обессиленным. Долго блуждал потухшим взором по потолку, будто отыскивая на нем разгадку кошмарному сну. Но, разумеется, ничего он так не нашел. Встал. Погляделся в зеркало — лицо было помятое, но не более, чем всегда по утрам.
Жена хлопотала на кухне. За окном насвистывали птички, ласкалось первыми лучиками ясное солнышко. Постепенно самообладание вернулось к Антону Варфоломеевичу, и он неспешно нринялся за свой обычный утренний туалет. Затем с удовольствием откушал приготовленное женой. Еще раз посмотрел на себя — нет, все было в полном ажуре, из зеркала на него смотрело румяное, уверенное лицо.
На работу он все же опоздал на несколько минут, точнее, задержался, как обычно говорят про начальство, что людям такого масштаба в вину никогда не ставится. Да и, собственно, упрекнуть его никто не мог — заместитель директора был приятель, в одной цепочке они, как альпинисты в связке, шли к вершинам науки. А директора недавно проводили с почетом на пенсию, и место его пока что пустовало, искали подходящую кандидатуру.
Порученец уже сидел в кресле в кабинете. При виде начальника оы тут же вскочил, расплылся в улыбке.
— Доброе… — начал было он, но Баулин прервал привычное приветствие.
— Доброе-то оно доброе, говори, не тяни резину, что там?
— Две новости, Антон Варфоломеевич, одна хорошая, другая…
— Не, давай с хорошей сначала. — Баулии привычно расположился за своим столом, откинулся на спинку кресла и вытащил из портфеля положенное туда женой яблоко, надкусил, шумно задвигал челюстями.
— А вот слушайте, Иван Иваныч наш, похоже, не сдает позиций, там, — доверенное лицо задрало руку вверх, — его, кажется, поддерживают.
— Похоже, кажется… — снова оборвал подчиненного Антон Варфоломеевич. — Ты толком можешь обстановку доложить?
Порученец развел руками.
— Толком только Господь Бог знает, но есть данные, что Иван Иваныч поста не оставит. Теперь второе…
— Погоди, погоди. — Баулин смаковал услышанное, это меняло все в корне, ведь пока Иван Иваныч был там, на своем месте, ничто на этом суетливом и неверном белом свете не могло поколебать положения самого Антона Варфоломеевича. И он чувствовал, как начинала играть в жилах еще совсем не старческая, горячая кровь, как проясняется голова и свободно, легко, весело бьется сердце в груди.
