Темные числа - Зенкель Маттиас
Русский критик Константин Попугаев видел в молодом Тетеревкине любителя литературы «с неопределенной жаждой познания», «русского француза, не получившего достойного литературного образования» [7]. Советский писатель Сигизмунд Кржижановский называл Тетеревкина Pantophagus fedorovi, который «читал без разбора все, что напечатано» [8]. Лев Добычин, товарищ Тетеревкина по школе, в воспоминаниях отмечал, что «книжная речь на родном языке» и интерес к русской истории «были посеяны в сердце юноши» [9] уже в годы учебы в гимназии.
Тимофей Андреевич Нефф. Портрет детей Олсуфьевых. 1842
До этого воспитанием Тетеревкина занимались домашние учителя-французы. Первый учитель, очевидно, был уволен, поскольку de manière de plus en plus inquiétante [10] начал погружаться в каббалистическую математику. Его подопечный тем временем, видимо, посвящал себя написанию стихов. Этим объясняется обширность корпуса ранних произведений Тетеревкина. Второй домашний учитель, Луи (д') Кельк-Пар, рассказывал, как по указанию родителей мальчика выбросил в навозную кучу почти сто стихов и первый акт комедии «Разговорчивый крокодил» (Le crocodile volubile).
В 1826 году Тетеревкина отправили учиться. Благородный пансион при Московском университете считался одним из лучших учебных заведений для дворянских детей. Отец в сопроводительном письме директору настаивал на строжайшем отношении к четырнадцатилетнему сыну. От объяснения Тетеревкина, что он-де довел отца «до белого каления» одним стихотворением, веет романтическим бунтарством и позерством [11].
Вместе с тем нельзя недооценивать противоречивое влияние Ефима Кузьмича на творчество сына. Московские годы в особенности необходимо рассматривать в свете службы отца в Третьем отделении Собственной Его Императорского Величества канцелярии. Третье отделение, созданное после восстания декабристов 1825 года, контролировало все без исключения процессы в николаевской империи, в особенности то, что имело отношение к подозрительным и опасным лицам и любым публикациям. В доме Тетеревкиных, как говорили, «ее глаза проникали даже под крышку ночного горшка» [12].
Вероятно, по этой причине студент Тетеревкин как поэт долго оставался непродуктивным. Спорные политические и поэтические вопросы он обходил молчанием, которое с учетом обстоятельств можно назвать красноречивым [13]. Это было «время поисков и раздумий», как написал позже в воспоминаниях Добычин. В те годы Тетеревкин оттачивал манеру и скоро явил «равнодушие к жизни с ее радостями и преждевременное старение души, столь характерные для нынешней молодежи». Едва ли стоит удивляться, что поначалу Добычин видел в младшем товарище человека, «каких тогда встречал в великом множестве». В начале тридцатых годов XIX века в Московском университете училось множество литературных гениев, в том числе В. Г. Белинский, А. И. Герцен, М. Ю. Лермонтов и Н. В. Станкевич. Однако наибольшее влияние на Тетеревкина оказали все же Лев Добычин и С. Е. Раич. Добычин увлек его поэзией К. Н. Батюшкова, Н. М. Карамзина, В. А. Жуковского и, конечно же, «Фигляриным и Чушкиным» [14]. Помимо этого, известно о регулярном совместном чтении всевозможных литературных альманахов и энциклопедических журналов. Таким образом, Тетеревкин вряд ли мог не поддаться влиянию часто звучавшего в те времена призыва к литераторам стремиться в произведениях охватить русскую жизнь целиком, создать нечто вроде репродукции общества.
Эндрю Робинсон. Парадный портрет джентльмена в шотландке. 1830
Учитель и издатель Раич открыл ему глаза на важность поэзии. С тех пор Тетеревкин воспринимал ее как высшее духовное достижение, а поэта – как наставника общества, «как учителя, беспрестанно стремящегося к самосовершенствованию».
Именно Раич ввел Тетеревкина в литературный салон княгини Волконской. Остается невыясненным, правда ли, что княгиня, «которая изъяснялась на русском весьма своеобразно», как-то выставила Тетеревкина на посмешище [15]. Известно лишь, что в салоне Волконской он больше не появлялся. Вероятно, он сразу отклонил приглашение в кружок Герцена – Огарева, участников которого увлекали идеи утопического социализма.
Во время эпидемии холеры в 1830 году Тетеревкин поселился у родственников в имении. Эта семейная ветвь с 1571 года обосновалась восточнее Москвы на Владимирке, с помощью выгодных браков избавилась от угрозы разорения и сколотила неплохое состояние, сменив занятие сельским хозяйством на виноделие.
В Новотетеревкино семнадцатилетний студент влюбился в Сашеньку. Этот роман и его трагический финал нашли отражение в многочисленных стихах, записанных в дневнике. При этом обращает на себя внимание путаница в описании внешности объекта обожания. Так, например, автор пишет, что глаза карие, «цвета яблочного семечка», потом они превращаются в блестящие черные «икринки», а в наброске к одному сонету говорится, что цвет их меняется в зависимости от настроения:
Эти наброски еще мало говорят о гении Тетеревкина, свидетельствуя скорее о стилистической зрелости. Ему удалось искусно завуалировать пол Сашеньки. Элиас Ольссон, изучивший в рамках исследования «Скрытые смыслы поэзии. Стихи без отсылки к полу, расе и возрасту» (2007) все церковные метрические книги волости, называет в качестве вероятных возлюбленных Александра Григорьевича Соловьёва 1814 года рождения и Александру Евграфовну Воробьёву 1819 года рождения. Кончина Александра Григорьевича незадолго до отъезда Тетеревкина совпадает с датой появления стихотворения «Ужаснейший прах» (1831). Эта элегия являет собой шедевр русской траурной лирики. Монотонные двустишия за счет последовательного чередования мужских и женских рифм, усиленных многочисленными ассонансами при очевидном доминировании гласных заднего ряда, создают уникальное минорное звучание. Стихотворение было опубликовано в 1833 году (без указания имени автора), и композитор А. С. Даргомыжский блестяще положил его на музыку. После пребывания Гавриила в Новотетеревкино его юношеское позерство, то самое «равнодушие к жизни», видимо, становится неподдельным. Лермонтов рассказывал, как во время разговора его испугали ледяные глаза на смеющемся лице старого товарища. На это же время приходится и первая дуэль Тетеревкина.
Добычин не пишет, случайно ли капельмейстер М. промахнулся, стреляя в нетвердо державшегося на ногах противника. Секунданты отвели подвыпившего Тетеревкина в сарай и договорились держать дуэль в тайне. Когда чуть позднее Тетеревкина отчислили из университета, он представил это как дисциплинарное взыскание, однако на окончании учебы настоял, видимо, Ефим Кузьмич, имевший иное представление о дальнейшей судьбе восемнадцатилетнего сына.
Место помощника регистратора в Кунсткамере рассматривалось, предположительно, как временное. В музее, основанном Петром I, показывали не только природные редкости и анатомические уродства, но и антропологические, этнографические, минералогические и зоологические экспонаты, собранные «исключительно в целях научного познания». В нескольких письмах Тетеревкин между делом с уважением отзывается об «энциклопедии, где можно побродить», и это, учитывая присущую ему холодность, можно трактовать как восхищение. Тетеревкин никогда не упоминал о причинах, по которым в 1832 году все же оставил службу. Вступить в наследство после смерти отца он вполне мог бы и находясь в Петербурге, поскольку, приехав в Тетеревкино, он все равно нанял управляющего. Есть много свидетельств, что он к тому времени задумал несколько больших стихотворных произведений, написание которых отложил до кончины отца.
