Геннадий Прашкевич - Шпион в Юрском периоде
…другая радость в мире есть,
родиться и забыть себя и имя,
и в стадо человеческое влезть,
чтобы сосать одно ржаное вымя
Однако такое твердое убеждение ему не помогло, и он разделил судьбу тех, с кем спорил.
Все большую и большую силу набирали писатели, по определению Замятина, юркие, а сама фантастика буквально на глазах тускнела. А если что и появлялось, это неизменно вызывало гнев критиков. Фантастика скорее вредна, делился своими откровениями в журнале “Революция и культура” критик с лирической фамилией И. Злобный, она “…уводит молодежь из текущей действительности в новые, не похожие на окружающее, миры” Появились и первые разработчики теории так называемой фантастики ближнего прицела, фантастики приземленной, бытовой, замкнутой на сиюминутные конкретные цели. Лозунг “Лицом к технике, лицом к техническим знаниям” был воспринят буквально. Человек, как главный объект литературы, был выдворен из фантастики (“замятинщиной”, “булгаковщиной” попахивало от человека). Рассказ становится астрономическим, химическим, авиационным, радиофантастическим, каким угодно, только не литературным. Характерный пример подведение редакцией журнала “Всемирный следопыт” итогов конкурса на лучший научно–фантастический рассказ за 1928 год. В обращении к читателю говорилось.
“Эта категория (фантастическая. — Г. П.) дала много рассказов, но из них очень мало с новыми проблемами, сколько‑нибудь обоснованными научно и с оригинальной их трактовкой. Особенно жаль, что совсем мало поступило рассказов по главному вопросу — химизации”. И дальше. “Весьма удачной по идее и по содержанию следует признать “Золотые россыпи” — эту бодрую обоснованную повесть с химизацией полевого участка личной энергией крестьянского юноши, привлекшего к себе на помощь четырех беспризорных, которые в процессе работы сделались ценными культурными работниками. Автор достаточно знает вопросы агрикультурной химизации и занимательно преподносит их читателю”.
И дальше, дальше.
“Рассказы “Открытие товарища Светаша” (средство от усталости) и “Земля–фабрика” (ленточная посадка ржи, удесятерившая урожаи) привлекают внимание своими современными темами, но оба рассказа кончаются беспричинной непоследовательной гибелью героев вместе с их открытиями (например, одного — от удара молнии), так что производят впечатление мрачной безнадежности, хотя реальная жизнь рисует нам, наоборот, беспрерывные завоевания науки и дает живые примеры успехов изобретателей в результате упорного труда и неуклонной энергии…”
Академик В. А. Обручев, говоря о фантастике, удачно для критиков заметил: цель фантастики — поучать, развлекая. Сам Обручев неизменно следовал этому принципу.
О фантастике вообще высказывались неодобрительно.
“Реальный познавательный материал в ней, — писал об “Аэлите” критик А. Ивич в пространной статье “Научно–фантастическая повесть”, опубликованной в 1940 году в журнале “Литературный критик”, — так же, как и в “Гиперболоиде”, сведен к минимуму, аппарат для межпланетных сообщений описан очень приблизительно, использованы гипотезы жизни на Марсе, но без попытки научной разработки этого вопроса, да и подзаголовок — фантастическая повесть — предупреждает нас, что автор не ставил перед собой задачи художественной реализации серьезных научных гипотез”.
Вот так.
Задачи художественной реализации серьезных научных гипотез.
О мире грядущем, о судьбах мировой революции, о перекройке самого человека речи уже не шло. Не зря Александр Беляев в одной из своих статей жаловался: “Невероятно, но факт, в моем романе “Прыжок в ничто”, в первоначальной редакции, характеристике героев и реалистическому элементу в фантастике было отведено довольно много места. Но как только в романе появлялась живая сцена, выходящая как будто за пределы служебной роли героев — объяснять науку и технику, на полях рукописи уже красовалась надпись редактора: “К чему это? Лучше бы описать атомный двигатель”.
Критика занималась, собственно, не анализом, критики теперь выискивали мелких блох. Н. Константинов (“Литературная учеба”, 1, 1934) особо подчеркивал, что научная фантастика прежде всего должна быть как можно ближе к действительности: она должна всерьез и конкретно знакомить читателей с успехами науки и техники; авторы, соответственно, должны всерьез и конкретно изучить все высказывания по технике, сделанные Марксом и Энгельсом, Лениным и Сталиным. А. Палей, сам писатель–фантаст, в большом обозрении “Научно–фантастическая литература” (“Литературная учеба”, 2, 1936) старательно фиксировал мелкие недочеты, допущенные тем или иным писателем. Вот, скажем, В. Каверин неверно описал действие бумеранга, вот А. Толстой ошибся, утверждая, что Земля с Марса будет выглядеть как красная звезда, он же ошибся, описывая луч гиперболоида, — нельзя такой луч увидеть со стороны. “В противоположность произведениям Обручева, — хвалил А. Палей роман инженера Н. Комарова, — этот роман слаб в художественном отношении, социальные вопросы освещены в нем плохо. Но проблема хладотехники поставлена интересно”.
Социалистический реализм.
Не метод, конечно, не метод. Ну, образ жизни, образ мышления. Когда человек долго что‑то твердит про себя, он и поступать начинает соответственно.
Один мой старший товарищ (назовем его Саша), с юности вхожий в весьма высокие кабинеты, как‑то рассказал мне сценку, разыгравшуюся на его глазах.
Он, Саша, сидел в просторном кабинете генсека комсомола (если не ошибаюсь, в конце шестидесятых), курил американскую сигарету генсека, слушал острые, очень смешные, хотя и циничные, анекдоты генсека — прекрасное времяпрепровождение, которое, к сожалению, было прервано секретаршей. Из солнечного Узбекистана, взволнованно сообщила секретарша, прибыл некто Хаким, комсомолец–ударник, определенный на учебу в Москву. Есть мнение: данного Хакима обустроить в Москве, чтобы хорошо изучил жизнь большого комсомола, чтобы большой опыт привез в родную республику.
— Минут через десять, — кивнул генсек. Он еще не закончил захватывающую серию анекдотов.
Но анекдоты были рассказаны, генсек и Саша отсмеялись.
Эти придурки едут один за другим, добродушно пожаловался генсек, закуривая хорошую американскую сигарету. Всех в Москву тянет. Но придется, придется Хакима определять. Из таких вот мы и куем кадры.
Когда Хаким вошел и подобострастно, как подобает скромному узбекскому комсомольцу–ударнику, скинул бухарскую тюбетейку, генсек работал. На столе перед ним лежали бумаги, в пепельнице дымила отложенная сигарета. Увидев это, Хаким сразу пал духом: вот он у генсека, а генсек занят, думает о судьбах демократической молодежи, а он, Хаким, только отнимает у товарища генсека время! Как найти верный правильный подход? Как правильно повести беседу, чтобы Москва не оказалась городом на две недели?
