Алексей Ефимов - Последние ворота Тьмы
— А что в этом плохого?
Охэйо улыбнулся.
— Для девушек — ничего, но я потратил массу времени попусту. Ну, не совсем попусту, но всегда полезно немного себя ненавидеть. Чуть-чуть. Хотя бы за лень. Я не сделал ни одной вещи, которая казалась бы мне совершенной. Наверно поэтому я сделал так много. А вот если бы я целовал себе руки и ноги и говорил: «Ах, какая же я прелесть!» — я бы давным-давно был мертв. Как и ты. Тут нужна верная пропорция: знать, что ты на самом деле сделал много, и знать, что этого всегда недостаточно. И не будет достаточно. Никогда.
— У тебя явно плохое настроение.
— А от чего ему быть хорошим, Лэйми? Здесь нет ни одного красивого уголка. И мне не нравится это место, ловушка, лишившая меня тела. Я знаю, что не смогу её покинуть, но я хочу. Интересно, можно ли сделать так, чтобы сознание харранца переселилось в чье-нибудь тело насовсем?
— По-моему — нет.
— Мэтлай говорил то же. Но интересно было бы…
— А как же сознание того, в чье тело ты переселишься?
— Я же просто рассуждаю, Лэйми. Мое тело — даже такое — мне нравится. Оно красивое, выносливое и сильное. И я не хочу оказаться в теле, которое лет через пятьдесят или того раньше утратит эти удобные свойства, — а таких тел за пределами Хары нет. Есть о чем подумать…
— А кинжал? — Лэйми осторожно поднял оружие.
— Не думаю, что даже с его помощью здесь можно кого-то убить. Зато это единственное в Харе орудие пытки. Только вот какой нам с того толк? Даже если бы здесь было полно врагов, из которых нужно выпытывать военную тайну, я бы, наверно, не смог. По-моему, никому из харранцев не стоит даже и знать. Мало ли что дойдет до Маахиса…
Лэйми осторожно попробовал острие на своей ладони. Оно вошло на полдюйма, легко, словно в воду — и в то же мгновение в руку словно загнали миллионы раскаленных игл. Лэйми, вскрикнув, отбросил оружие. Ему понадобилось время, чтобы восстановить дыхание и понять, что боль прекратилась. Сколько выдерживал это Аннит? Десять секунд? Пятнадцать? Немыслимо…
— Я бы тоже… не смог, — смущенно признался он, понимая, что краснеет сам. — Но я даже мгновения не смог терпеть, а ты…
— Я сильный, Лэйми. Гораздо сильнее тебя. Ты знаешь, что я не хвалюсь. Это правда. Но это всё относительно. Я, ты, Мэтлай — все мы имеем свой предел. Я стараюсь узнать, где границы моих возможностей — просто чтобы не делать напрасной работы — но это трудно. Иногда так хочется себя похвалить… к тому же, иногда бывает, за что… — Охэйо встал, томно потянулся и зевнул. — Мне кажется, мы не навсегда в Харе. А сейчас я хочу спать. Больших и приятных снов, Лэйми.
12.Лэйми осторожно плыл вперед, скользя между прутьев — туда, где горел чистый золотистый свет. В стальной чаще было трудно находить проходы и он несколько раз попадал в тупики, пока не выбрался в некое подобие туннеля.
Эта чаща не всюду была одинакова: она то становилась реже, то сгущалась, образуя гигантские облака металлической паутины. Уже несколько дней он блуждал здесь — в одиночестве, размышляя над тем, что сказал ему Охэйо. Хара была столь огромна, что при желании он мог совершенно избегать встреч — по крайней мере тут. Так высоко наверху мало кто бывал — здесь нечего было делать, — и Лэйми плавал в этой пустоте. Он учился летать в невесомости, учился определять направление и время; первое удавалось ему ещё не вполне, но со вторым он уже разобрался: в нем словно тикали невидимые часы. Благодаря им он мог точно сказать, сколько он в Харе. А недавно появилось новое побуждение, влекущее его сюда, смутное, но неотступное и он не стал сопротивляться ему.
Впереди было круглое пространство размером с комнату, окруженное многослойными стальными решетками. Свет падал из пяти прорезающих сплетения стали тонких прозрачных колонн, словно наполненных раскаленной золотой пылью. А между ними он увидел Сималу — нагую.
Она вызывающе выгнулась, сплетя отливающие серебром сильные руки и стройные, крепкие ноги. У неё были плавные изгибы сильных плеч, высокая грудь и широкие бедра, круто сбегающие к талии. Лэйми невольно залюбовался девушкой. Её босые ноги были маленькими, лодыжки — узкими. Гладкий впалый живот и узкая поясница делали её легкой на вид. На ней были лишь браслеты на запястьях и щиколотках; покрывающий их золотой узор слабо светился в полумраке. Красивое высокоскулое лицо Сималы казалось сосредоточенным и хмурым. Её густые черные волосы, откинутые за уши, струились по спине, закрывая её своей лохматой массой почти до точного изгиба поясницы.
Он прянул вперед, протискиваясь через прутья. Симала повернулась на шорох, потом замерла, касаясь ладонью стены. Какое-то время они молчали. Лэйми вдруг понял, какая тут тишина. Казалось, они совершенно одни в этом безграничном пространстве. Трехмерная решетка уходила в бездну под их ногами, над головой — повсюду. Редкие синеватые огни тлели в ней, словно звезды. Их отблеск лежал на темной стали призрачными длинными полосами. Слабый, равномерный поток влажного, прохладного воздуха шевелил их волосы. Их ресницы поднимались и опускались так медленно, словно они были где-то глубоко под водой. Хара. Дно Мира. Их темные в полумраке глаза, казалось, знали всё.
— Лэйми, зачем ты здесь? — голос Сималы был таким отстраненным, холодным, что, казалось, принадлежал не ей.
— Потому, что я люблю тебя.
Какое-то время они безмолвно смотрели друг на друга. Лэйми был потрясен до глубины души. Признание вырвалось у него неожиданно… но он чувствовал, что это — правда. Её самый глубинный, нижний слой. Слова тут были уже не нужны. Он прикусил губу, потом одним рывком расстегнул тунику, выскользнул из неё, отбросил всё, что на нем было, в угол. Теперь он был обнажен: его наряд составляли только такие же узкие браслеты на запястьях и над ступнями ровных, как у ребенка, босых ног.
Глаза Сималы были непроницаемо спокойными. Её красивые губы вдруг тронула недобрая, всезнающая усмешка.
— Любишь? Разве ты знаешь, что такое любовь?
Она извернулась в воздухе и с ловкостью рыбы отплыла к решетчатой стене, оттолкнувшись холодными подошвами от живота Лэйми. Он легко толкнулся босой ногой, поплыл к ней. Замер, сжав ладонью решетку. Несколько секунд они смотрели друг на друга. Чистое, похожее на маску из тусклого серебра лицо Сималы казалось таинственным. Её большие глаза были непроницаемо темными, древними.
